— И как все тогда закончилось? — спросила Лариса, когда Ирина выпила очередную рюмку.
— Сергей заорал тогда истошно: «Лгунья!» — и с размаху врезал Ленке оплеуху. Ленка расплакалась, но остановить ее было невозможно. Мне перед парнем было неудобно, но это ее не интересовало. Она заявила, что выследила моего отца, когда он провожал эту малолетку — ей было тогда всего пятнадцать — в общежитие. И даже, брызжа слюной в лицо Сергею, специально сказала ему номер ее комнаты. Наверное, для того, чтобы тот сходил и сам убедился.
— И что, он ходил?
— Не знаю, — ответила Ирина. — Сергей у нас довольно скрытный человек. Но я думаю, что он не удержался.
— Иными словами, содержанка вашего отца была, возможно, первым или одним из первых сексуальных объектов Сергея? — решила уточнить Лариса.
— Ой, да все мужики одинаковы! — махнула Ирина рукой. — Кто им не дается, того они и ценят. Жалко, я раньше не знала. Умнее бы была. Вот если бы мне мать прямым текстом так объяснила, может, я и не дошла до сегодняшней жизни. А то одинокая, никому не нужная, ни детей, ни плетей…
Лариса почувствовала, что Ирина сейчас села на своего любимого конька и что алкоголь явно располагает к тому, что она будет в течение часа выливать на уши Ларисы свои женские проблемы. Но времени на это у Котовой не было: в ванной находился труп неизвестно как попавшей туда женщины.
Лариса дала себе слово потерпеть еще от силы минут пять — нельзя резко перекрывать фонтан красноречия. «Гуманные психологи не имеют права так бестактно выходить из общения», — похвалила себя Котова, вспомнив одну из фраз Курочкина.
Однако на помощь ей пришел сам подозреваемый номер один — Сергей Панаев.
Как только в комнату вошел брат, Ирина тут же съежилась, затем поднялась и какой-то скованной походкой направилась к двери.
«Физиология берет свое, сказывается большое количество выпитой жидкости», — подумала Лариса.
— Кончайте эту бодягу! — хмуро сказал Панаев с порога. — Нужно дело делать, решение принимать.
Лариса не обратила внимания на эту почти директивную фразу и, глядя прямо в серые глаза Панаева, отчетливо и почти ласково произнесла:
— Ты что-то не договариваешь, Сережа…
Котова все так же ласково улыбалась, но взгляд ее будто стал тверже.
— Это в каком смысле?
— Я спрашивала тебя о наиболее ярких впечатлениях в сексе. Но ты мне так и не рассказал о любовнице своего отца.
— У него было много женщин, — хмуро глядя на Ларису, заметил Сергей.
— Я не о женщинах.
— Что? — В голосе Панаева зазвучали нотки угрозы. — Ты на что намекаешь?
— Это не то, что ты, может быть, подумал, — усмехнулась Лариса. — Я о девочке. Той, пятнадцатилетней брюнетке, которая хохотала, сидя на переднем сиденье отцовского «жигуленка».
— Это Ирка тебе выложила? — Панаев стукнул кулаком по журнальному столику, от чего тот затрясся, и мельхиоровый негритенок упал на пол. — Ей нельзя пить. Дура!
Он посмотрел на две рюмки, бутылку коньяка и все понял.
— Тем не менее та девушка была объектом твоего желания. Ты часто грезил в юности ее телом. — Котова нагнулась, чтобы поднять статуэтку.
— А что в этом такого? — перехватил ее взгляд Сергей.
— Нет, ничего странного в этом нет. Подозрительно другое — почему ты не хочешь рассказать мне об этом интересном событии твоей жизни. Первая любовь, как-никак…
— Послушай, Лариса, — лицо Сергея налилось краской. — Может, хватит ломать комедию? У меня лопается терпение. Сколько можно твердить одно и то же? Ты копаешься в чужом грязном белье, а толку никакого.
Панаев взорвался эмоциями, рванулся к окну и с язвинкой произнес:
— Все ей расскажи, покажи да дай потрогать.
— Я хочу тебе помочь, а ты отвергаешь мои старания, — Лариса подошла к нему и пригласила его снова сесть.
— Да ну вас всех к черту! Не буду ничего рассказывать, — заупрямился Панаев.
— Это отнюдь не копание в грязном белье и выворачивание себя наизнанку, — резко и решительно произнесла Лариса. — Это светлое воспоминание о первом чувстве. Признайся, что ты ее ненавидел и… вместе с тем желал. Это ведь сложное чувство, особенно для пятнадцатилетнего паренька, — внушала Котова.
Сергей не отвечал. Казалось, внутри его давили спазмы, которые он сдерживал изо всех сил.
— Ведь своим поведением эта девочка унижала твою мать, честную женщину строгих правил, — продолжала Котова. — Она тянула деньги из вашего отца. Ты не мог не возненавидеть ее. У мужчин буквально с детства формируется два образа женщины, к которым он тяготеет всю свою жизнь: образ святой, прототипом которой часто является мать, и образ доступной женщины, идеальной любовницы. Любой мужчина разрывается между этими двумя шаблонами, и ты, поверь, не исключение. Так ты ненавидел ее? — повторила свой вопрос Котова.
— Да, — выдохнул Сергей словно под гипнозом.
— Может быть, это было началом ее конца? — Голос Ларисы стал еще более вкрадчивым.
— Я не мог ее не возненавидеть.
— А любить?
Сергей замялся. Потом, немного подумав, сказал:
— Это не любовь… Хотя как знать… Я не поэт и не могу разобраться до конца в своем отношении к ней. А зачем тебе все это?
— Иными словами, образ шлюхи — и нечто похожее на высокое: почти необъяснимая страсть, — уверенно заявила Лариса.
— Да, — снова выдохнул Сергей.
— Расскажи мне о ней.
— А если я промолчу?
— Лучше рассказать и быть откровенным. Я чувствую к тебе доверие и хотела, чтобы ты отплатил мне тем же. Чего бы ты у меня ни спросил — я от тебя не утаю. Мне бы хотелось, чтобы и ты был до конца искренним со мной.
— Я не понимаю, какое отношение это имеет к трупу в ванной? — раздраженно спросил Сергей.
— Как знать, как знать, — постукивая кончиками пальцев по полированной крышке стола, уклончиво ушла от ответа Котова. — Прямого, может быть, и не имеет отношения, но бросает тень, которую твои недоброжелатели, вполне вероятно, подстроившие сегодняшнюю ситуацию, могут использовать в своих целях.
— Да кто об этом знает-то? — вырвалось у Сергея.
— О чем? Ты трахал ее? — жестко вдруг спросила Лариса. — Ты искал с ней встречи?
Крепкая смесь обволакивающей мягкости и неожиданных провокаций, граничащих с жестким навалом, раскачали закрытость Сергея. Он почувствовал, как помимо его воли язык все больше и больше развязывается.
* * *
В коридоре общежития ПТУ-5, куда зашел пятнадцатилетний Сережа Панаев, было темно. Одна-единственная лампочка в конце коридора маячила неверным светом, временами мигая и вновь зажигаясь с тусклым, каким-то грязноватым оттенком.