Она подробно рассказала Карташову о встрече с Дашей Клубневой и разговоре с соседкой Яны Гольдфельд.
– Ну что? Мы едем в Израиль? – спросила она Карташова после того, как закончила свой рассказ.
– Я постараюсь все устроить, – хмуро сказал Олег, покусывая губы.
В маленьком номере гостиницы «Рэдисон» в Хайфе, где остановились Роман Клубнев и Яна Гольдфельд, стояла напряженная тишина. За окном в душной палестинской ночи слышались звуки из соседнего ресторана – надрывалась Офра Хаза.
Они жили в престижном районе Хайфы. Остановились они в этом городе не случайно, так как именно здесь жила родственница Яны, Анна Абрамовна Либерзон. Это была двоюродная тетка ее отца, словом, седьмая вода на киселе. Поэтому совершенно неудивительно, что незваные гости из России, а именно таковыми являлись в этой ближневосточной стране Яна и Роман, не были приняты ею с гостеприимством, внутренне присущим каждому правоверному иудею.
Она, конечно, не прогнала их с порога, даже угостила кофе и фаршированной рыбой. Более того, оставила в своем доме на два дня и разрешила бесплатно пользоваться горячей водой. А потом настойчиво попросила «в целях Ромочкиного и Яночкиного удобства» жить в гостинице, чтобы она, «дура старая», как самокритично называла себя госпожа Либерзон, не стесняла их – «молодых, красивых и подающих большие надежды людей».
На прощание она сказала, что всегда рада видеть Яночку и Ромочку у себя в гостях по пятницам.
«Чайку пошвыркаем, не забудьте купить есенинские пирожные – тут наш русский Хаим продает на углу… Его жена умеет очень вкусно готовить, прямо как у нас в Ленинграде».
Подобные словесные эскапады красноречиво свидетельствовали, что Яночке и Ромочке не придется впредь рассчитывать на доброту их родственницы. Поэтому они, погоревав, решили снять номер в гостинице. Деньги у них были – правда, немного, всего каких-то десять тысяч долларов, причем семь тысяч Роман просто-напросто украл из дома. И в принципе, если жить скромно и снимать квартиру за триста пятьдесят долларов – а еще лучше найти работу (особенно по субботам, когда гоям, то есть неевреям, неплохо платят – ведь правоверные евреи по этим дням считают для себя неприемлемым какой-либо труд), то этих денег молодым хватило бы надолго.
Однако Рома и Яна были весьма юными созданиями и далеко не практичными детьми богатых родителей. Пойти на рынок грузчиком или мыть посуду в арабском ресторане Ромочка считал занятием, недостойным его высокого происхождения. Действительно, куда там: отец – бывший советский офицер, а мать – знаменитая, хотя и на провинциальном уровне, актриса.
Яна же, дочь несостоявшейся великой пианистки и врача-хирурга, мечтала быть поп-звездой, а никак не парикмахером, уборщицей или, хуже того, массажисткой. Насчет последнего, кстати, в Израиле существовала достаточно жесткая конкуренция.
Итак, они приехали в Израиль и сразу затосковали. В принципе, в Хайфе ничего нового по сравнению с Россией почти не было. К израильской экзотике в виде пальм, незнакомых надписей на непонятном алфавите и к разноликой, разнорасовой и разноязыкой толпе они привыкли достаточно быстро.
Здесь их считали «олим хадашим», то есть «новыми иммигрантами» из стран СНГ. Таковых в Израиле было довольно много. В Хайфе существовали целые кварталы русских иммигрантов, и коренным жителям это не особенно нравилось, так как состав населения страны за последнее время существенно изменился за счет большого наплыва оборванцев из России. Вместе с этим значительно увеличились преступность, проституция и мошенничество.
На них смотрели как на потенциальных преступников, что поначалу их забавляло, но потом стало доставлять множество неприятностей. Хотя, когда они платили деньги, бесстрастные лица израильтян вспыхивали солнечными улыбками, и эта жаркая страна представала настоящим земным раем. И Яна, и Роман не знали иврита, а по-английски могли объясниться лишь на уровне разговорного. Поэтому общались они в основном между собой.
– Что мы будем делать, когда кончатся деньги? – неожиданно спросил Роман, подставляя свой торс под мощную струю вентилятора.
– Наверное, пойдем работать, – равнодушно ответила Яна.
– Может быть, Анна Абрамовна соблаговолит оставить нас как бедных родственников и сделает вид на жительство. В конце концов ты еврейка, а я евреем могу легко стать, если женюсь на тебе.
– А если нас вышлют из страны?
– Это еще почему?
– Ты забыл, что ограбил собственную мать? Да и еще кое-что висит на тебе…
– Матери нужно будет написать, а насчет второго никто не догадается. Все шито-крыто… – возразил Роман.
– И все-таки это мерзко, Рома. Неважно, в какой тюрьме сидеть.
– Да что ты паникуешь? – Роман начал раздражаться. – Пока что все у нас идет прекрасно. В этом шикарном отеле мы занимаем самый дешевый номер. Деньги пока есть… Ладно, если будет нужно, пойдем работать на этих сук-арабов или в ваш гребаный кибуц…
– Ты-то, может быть, и пойдешь, потому что мужчина, – рассудительно заметила Яна. – Ты обязан… А что буду делать я? Все свое детство я потратила на музыку. Мама мне с детства внушала – Яночка, чего не добилась я, должна будешь сделать ты. А что мне здесь делать? Соперничать с Офрой Хазой или с Даной Интернэшнл?
– А что, выучи инглиш и иди пой!
– Да, но ты забываешь, что у меня отвратительное произношение!
– Ничего, поднатаскают…
– Это в каком смысле? – Яна аж приподнялась на кровати, обнажая свою голую грудь.
– Ты же говорила мне в России, что Израиль – хорошая страна, а Анна Абрамовна – добрейшей души человек.
– Все так, но мне уже надоели эти единственные в мире памятники архитектуры, колыбели всех религий. И туристические восторги меня мало занимают.
Яна встала и с капризной миной удалилась в ванную. Роман вздохнул и, щелкнув пультом, включил телевизор. Он не понимал, о чем говорят на экране, но от скуки смотрел все подряд. В данном случае на экране были последние известия.
Он родился в семье не только богатых, но и очень популярных в провинциальном российском городе родителей, чья успешная карьера со временем поставила их в ряды элиты общества. Но здесь он никому не был нужен, и никого не интересовало то, что его мама – звезда тарасовского театра, а папа – народный избранник муниципального уровня. Это в Тарасове он мог зайти в кафе или ресторан, и малейшая оплошность со стороны официанта или непонравившийся ему взгляд охранника вызывали в нем желание вызвать метрдотеля и отчитать его. Порой это успешно проходило, и Роман мог реализовать таким образом свои комплексы.
Но здесь ему казалось, что не только прохожие на улицах, но и парикмахеры, официанты, таксисты смотрели на него как на человека второго сорта. И это было не потому, что он выглядел бедным – отнюдь нет. Просто взгляды эти были равнодушными, знакомых здесь практически не было, и ощущение это было скорее внутреннее. Все-таки ему было всего лишь восемнадцать, и, вырвавшись из привычного общественного окружения, он чувствовал себя одиноким и непонятым. Незнание языка усугубляло ситуацию.