— Перестаньте спорить и просветите меня, — вмешалась Нинон. — Таша уверяет, что вы страстный любитель детективных романов. Мне они кажутся скучноватыми, написанными по одной и той же схеме: добро торжествует над злом, убийца пойман, осужден и казнен, обыватели могут спать спокойно.
— Не могу с вами согласиться, — покачал головой Виктор. — Преступление завораживает порядочных людей. Авторы этого жанра увлекают нас на тайные тропинки, туда, куда мы сами никогда не осмелились бы ступить в реальной жизни.
— Вот как? Что ж, возможно, я поторопилась с суждением. Но меня куда больше волнует путь мужчины к сердцу женщины. Помогите мне заполнить этот пробел, мсье Легри, договорились? — спросила Нинон, наградила Виктора долгим рукопожатием и удалилась.
— Пантера, — прошептал Виктор, глядя ей вслед.
— Денизу опознал кто-нибудь из близких? — спросила Таша.
— Нет.
— Что ты решил?
— Дай мне еще два дня.
— Ни днем больше, ясно? Не хочу делить жизнь с эквилибристом, который может в любое мгновение упасть и разбиться.
— Ты действительно хочешь разделить со мной жизнь? — поймал ее на слове Виктор.
— А что мы, по-твоему, делаем? — рассмеялась она.
По пути домой он вдруг решил отдать Таша гребни из слоновой кости, купленные на улице Пернель. Она растроганно поцеловала его и не сказала, что ненавидит такие вещи, потому что они олицетворяют для нее страдание и смерть. Виктор нащупал в кармане медальон Одетты: это маленькое сердечко хранило секрет, который ему предстояло разгадать.
Снег шел, не переставая.
Мадам Пиньо собрала тарелки и приборы и отнесла их на кухню.
— Наелся, сынок?
— Да, мама, — ответил Жозеф.
Она взяла стальную кочергу, поворошила в печи, подбросила туда лопату угля и подняла штору на окне.
— Снег все валит и валит, не погода, а чистый кошмар. Если не потеплеет, останусь завтра дома.
— И правильно, мама, в твоем возрасте не стоит переутомляться.
— Не волнуйся, я выдержу. Твой бедный отец говорил: «Ты крепкая, как скала, Эфросинья».
— Пойду в папин сарайчик.
— Только не сиди допоздна, сынок.
Жозеф закрылся в сарае и поставил керосиновую лампу на стол, заваленный патронами, гильзами, осколками снарядов, островерхими касками прусских артиллеристов. Все это осталось ему от отца, который во время Франко-Прусской войны служил в Национальной гвардии. Еще тут были старые книги, гравюры, кипы газет, тщательно рассортированные по годам. Здесь Жозеф сочинял свои истории, писал роман, изучал газетные вырезки и мечтал о Валентине де Салиньяк.
Этим вечером юноша был не в духе. Он сел и хмуро уставился на лежавшие перед ним свежие газеты. Дениза не шла у него из головы. Жозеф попытался сосредоточиться на романе, но не смог, закрыл школьную тетрадь, на обложке которой красовалось: «Любовь и кровь», открыл новый блокнот, написал на первой странице «Происшествие на кладбище Пер-Лашез», поставил дату: «Март 1890 г.», покусал кончик ручки и наконец решился:
Вернуться в Счетную палату.
Патрон что-то от меня скрывает.
Зачем он следил за этим стариком?
Жозеф взглянул на пришпиленную к стене фотографию, на которой были запечатлены двадцатилетняя мадам Пиньо и ее упитанный жених. Они стояли у парапета набережной Вольтера и улыбались в объектив.
— Ты прав, папа, нельзя опускать руки. Когда человек чего-то очень хочет, он добьется своего. Решено: я займусь этим делом всерьез, и ты будешь мной гордиться.
Солнце пригревало совсем по-весеннему, снег таял, но Жозефа это не радовало. Как может небо сиять лазурью, когда «Л'Эклер» напечатала на четвертой полосе:
УТОПЛЕННИЦА С КРЫМСКОГО МОСТА
Судя по результатам вскрытия, неизвестную, чье тело нашли три дня назад в канале Урк, сначала оглушили, и только потом бросили в воду. Убийство из ревности?..
Жозеф вырезал заметку и вклеил ее в новый, приготовленный с вечера блокнот, потом пролистал другие газеты и нашел в «Пасс-парту» еще одно упоминание о Денизе:
Утонувшая в канале Урк девушка получила жестокий удар по голове, а потом ее утопили. Тело до сих пор никто не опознал. Полиции пора принять меры для обеспечения безопасности граждан…
Наверху хлопнула дверь, Жозеф спрятал газеты и блокнот, торопливо натянул халат и схватил метелку. По лестнице спустилась Таша.
— Патрон не с вами? — спросил он, смахивая пыль со стола.
— Он ушел очень рано, сослался на встречу с клиентом, но наверняка солгал, уж слишком озабоченное у него было лицо…
— Можете не продолжать, сам знаю: брови чуть вздернуты, лоб наморщен, как будто вот-вот укусит.
Жозеф изобразил насупившегося бульдога, и Таша не удержалась от смеха.
— Думаю, он опять играет в сыщика-любителя, и мне это совсем не нравится, — прошептала она.
«Можно подумать, это нравится мне! — мысленно возмутился Жозеф. — Патрон обещал, что я буду в курсе дела, а сам меня ни во что не посвящает! Вот и доверяй после этого людям!» Жозеф был так зол, что стукнул метелкой по макушке Мольера.
«Я еще покажу, на что способен. После обеда я “заболею”. За пять лет беспорочной службы я ни разу ни на что не жаловался, так что… Пусть только попробует сказать, что я шатаюсь без дела! И мадемуазель Таша заодно помогу!»
Жозеф продолжил уборку, бормоча себе под нос угрозы и упреки в адрес Виктора.
— В чем дело, Жожо? — спросила Таша.
— Я вчера простудился, когда следил за мсье Легри, я разбит, я болен — вот в чем дело!
Юноша собирался продолжить, но тут его внимание привлек остановившийся у магазина фиакр. Он подошел к витрине.
— Ну и ну! Мадемуазель Таша, смотрите-ка, кто вернулся!
Виктор покинул комиссариат в самом что ни на есть отвратительном настроении. Он опоздал! Папашу Моску освободили за двадцать минут до назначенного времени, потому что камера понадобилась для пятерых грабителей, которые ночью обчистили какую-то квартиру. Виктор взглянул на часы: пять минут десятого. Нужно возвращаться в магазин, иначе Таша рассердится. Он купил свежий номер «Сьекль» и развернул газету.
Папаша Моску сидел у печки, уплетал кровяную колбасу с картошкой и рассказывал гризеткам и местным пьянчужкам, как провел ночь в участке, в компании дам легкого поведения.
— Одна была немолодая и ужасно толстая. Она сказала, что так наголодалась при пруссаках, питаясь крысами и земляными грушами, что теперь ест за четверых. Дай ей бог здоровья!
Старик глотнул вина.
— Ее имя мадам Сен-Жен, так звали подругу Бонапарта. Ох и любил же он женщин, а от своей Богарне был просто без ума… — Папаша Моску чуть не подавился: имя Жозефины, которым он наградил «свою» покойницу, прояснило его затуманенные винными парами мозги, и он вспомнил, где зарыл труп: там же два куста сирени, которые он пересадил на могилу.