— Я ожидал кого-нибудь в менее… броском наряде.
— А по-моему, с нарядом я угадал: никто не испугается представителя власти и не очень-то обратит на него внимание.
— Не соблаговолите ли объяснить, зачем вы написали мне столь заковыристое послание?
— Шифры — моя маленькая слабость, к тому же хотелось вас испытать. Вы разгадали комбинацию цифр?
— «Леопард не виноват». Теперь вам осталось мне это доказать.
— Браво! Вы проявили смекалку и чутье — необходимые сыщику качества. Но порой вы затеваете слишком опасные расследования, месье Легри.
— Я и сейчас в опасности?
— Ну, только не с таким защитником… который, правда, в данный момент больше интересуется водоплавающими.
Виктор проследил взгляд ряженого смотрителя сквера и с досадой увидел Жозефа — тот сосредоточенно кормил хлебными крошками уток на озерце, к удовольствию старушек, снова вышедших из блаженного оцепенения.
— Рекомендую вам подозвать его сюда, пока он там всем глаза не намозолил, — сказал смотритель.
Через несколько минут Жозеф наконец соизволил заметить, что ему издалека отчаянно машут рукой, призывая подняться на пригорок, и поспешил к хозяину, уже зная, что на теплый прием можно не рассчитывать.
— Блестящая демонстрация вашей верности долгу, — процедил сквозь зубы Виктор. — А кто остался в лавке, позвольте спросить?
— Мадемуазель Айрис, патрон, — ответил молодой человек, косясь на старичка смотрителя, озиравшего окрестности.
— Господа, мне нужна ваша помощь, — светским тоном сообщил старичок.
— О! — вырвалось у Жозефа. — Так это… вы?
— Право слово, юноша, мне ни разу еще не случалось усомниться в том, что я — это я. Если вы согласитесь мне помочь, месье Легри, я расскажу вам очень увлекательную и весьма запутанную историю. Вы ведь большой охотник до всяких головоломок, насколько мне известно из газет.
— Прежде расскажите о себе.
— История человека начинается с рождения, и запомнить свой жизненный путь досконально мало кому удается. Так что, если я тут начну лихо излагать вам свою биографию в мельчайших деталях, это будет выглядеть подозрительно. Потому ограничусь самыми важными пунктами, которые сделали меня тем, кто я есть. Я занимаюсь не вполне законными делами, поскольку это единственный способ поставить себя вне правил прогнившего общества. Весь мир — тюрьма, и пусть для кого-то она похожа на золотую клетку, все мы в любом случае сидим за решеткой. Я независимый гражданин Батиньоля, рожденный под небом Италии. Моего отца, гарибальдийца духом и телом, звали Энрико Леопарди.
— Леопарди? Как поэта? [104]
— Да вы эрудит, месье Легри! Да, Леопарди, мы однофамильцы печального Джакомо.
— Значит, леопард — это вы! — выпалил Жозеф.
— Какая безупречная дедукция! Браво, юноша! Однако во Франции, на благословенной земле свободы и прав человека, лучше не щеголять заальпийскими фамилиями. Здесь меня зовут Фредерик Даглан.
— Управляющий «Амбрекса»! Ваша подпись на акциях! — опять не сдержался Жозеф.
— И снова браво! Впрочем, для поклонника творчества Эмиля Рейно подобная наблюдательность неудивительна.
— Как… как вы догадались? — обалдел Жозеф. — Черт! Журналист! Седрик Ренар! Вот это да!
— Не всякий может похвастаться такой способностью сопоставлять факты и делать выводы, месье Пиньо, — шутливо поклонился смотритель.
— А почему вы выбрали стихотворение Виктора Гюго «Чья вина?», в котором говорится о сгоревших книгах? — спросил Жозеф.
Даглан ответил не раздумывая:
— Виктор Гюго всегда принимал сторону униженных и оскорбленных, нищих, угнетенных, бунтарей всех стран и народов. Это был человек великой души, я им восхищаюсь. «Чья вина?» — одно из моих любимых стихотворений. Как может бедняк, отвергнутый обществом, эксплуатируемый, лишенный возможности получить образование, как может он испытывать священный трепет перед книгой? Удовлетворены, месье Пиньо?
Фредерик Даглан немного рассказал о своей жизни, пожаловался, что профессия приносит ему слишком скудный заработок, который едва позволяет сводить концы с концами.
— Однако в амурных делах деньги не так уж нужны. Не знаю почему, но женщины всегда дарили меня вниманием, не требуя ничего взамен. По-моему, напрасно прекрасный пол называют продажным, — закончил он, подкрутив в очередной раз ус.
— То есть вы полагаете, что все вышеизложенное должно снять с вас подозрения? — с усмешкой поинтересовался Виктор, когда смотритель замолчал.
— Конечно нет. Я просто в общих чертах набросал вам автопортрет на фоне декораций, в которых происходит действие. Как человек, не чуждый искусству, вы должны это оценить. У вас ведь такая очаровательная подруга-художница…
— Вы следили за мной?
— Предпочитаю, знаете ли, располагать всеми данными о предмете своего интереса. Если я назову вам истинного виновника нескольких преступлений, смогу ли я в этом случае рассчитывать на вашу поддержку?
— Сначала скажите, что побудило вас ко мне обратиться.
— Я вынужден был пойти на этот риск. Организатор сложной интриги сидит слишком высоко, в одиночку мне до него не дотянуться. Но в сотрудничестве с вами я, возможно, смогу подвести его под суд. Итак, некоторое время назад со мной связался некий инспектор полиции. Мы встретились в предместье, в воскресенье, одиннадцатого июня, если быть точным. Он поручил мне украсть несколько десятков янтарных портсигаров. Мне стало любопытно, зачем ему это барахло, и я попросил своего напарника за ним проследить. Впрочем, соглашаясь обделать дельце, я всегда обеспечиваю себе надежные тылы и пути отступления.
— Как зовут этого инспектора?
— Гюстав Корколь.
— Патрон, это же тот самый тип, который… — начал было Жозеф, но Виктор призвал его к молчанию, и Даглан продолжил:
— Двенадцатого июня Корколь, как обычно, отправился на службу в полицейский участок. В обеденный перерыв сел в омнибус и доехал до улицы Буле. Мой кореш Тео видел, как он входил в эмальерную мастерскую, на вывеске значилось: «Леопольд Гранжан и сыновья». Через полчаса Корколь вышел и вернулся в участок. На следующий день Тео следовал за ним до театра на улице Эшикье. Корколь появился оттуда в компании директора, Эдмона Леглантье.
Жозефа уже распирало от желания высказаться, но, убоявшись гнева патрона, он в очередной раз сдержался.
— Они имели долгую беседу в кафе на углу, после чего разошлись в разные стороны, — говорил между тем Даглан. — Во вторник, четырнадцатого июня, Корколь еще раз наведался в мастерскую Гранжана в конце дня. Вышел он оттуда со скрученным в трубочку листом плотной бумаги для рисования и свертком, направился в квартал Пти-Монруж и там, на Фермопильском проезде, посетил типографию Поля Тэнея, каковую покинул уже с пустыми руками.