Вряд ли Жозеф ему поверил, но обещание быть завтра в лавке к открытию его успокоило.
Коробки из мансарды стояли в дальнем углу мастерской. Поскольку Таша не было дома, Виктор решил приступить к делу немедленно. Не сразу, но он отыскал реестровую книгу, правда, оказалось, что первая страница в ней отсутствует. Это заставило Виктора задуматься. Когда он по просьбе мадам Баллю поднялся в мансарду, там все было перевернуто вверх дном. Он подумал, что это дело рук консьержки, но вряд ли она вырвала страницу из реестровой книги Эмиля Легри. Не связано ли все это с подозрительной кончиной двух дядюшкиных знакомых? Внутренний голос нашептывал Виктору: «Ты ухватился за ниточку, ведущую к разгадке». Он взял в руки старую фотографию, датированную июнем 1876 года: на ней были запечатлены девятеро мужчин, две молодые женщины с бокалами в руках и совсем юная, но очень высокая девушка. Судя по всему, это и были члены ассоциации «Подранки». Жаль, что на фотографии не указаны их имена. И вдруг Виктора осенило! Он поспешно направился в свою фотолабораторию.
Переехав сюда, на улицу Фонтен, он решил украсить квартиру акварелями Констебля, портретами кисти Гейнсборо и рисунками Фурье, которые достались ему в наследство от дяди, и заказал для них новые рамки. И теперь припомнил, что заметил тогда на обратной стороне одного из рисунков какой-то список.
Виктор снимал их со стены один за другим и переворачивал. Удача улыбнулась ему на третьем рисунке. В левом верхнем углу, под дважды подчеркнутой надписью «Подранки» был длинный список имен.
— Ида Бонваль, Матюрен Бонваль, Сюзанна Воске, Деода Брикбек, Рен и Лазар Дюкудре, Гюго Мальпер, Виржиль Сернен, Эрнест Сорбье, Донатьен Вандель, Максанс Вине, Эварист Вуазен, — прочитал Виктор. — Итого дюжина, а сам дядюшка Эмиль тринадцатый, он, должно быть, всех и сфотографировал. Имена перечислены в алфавитном порядке. А вот адресов здесь, увы, нет. Но я помню, они были записаны в реестровой книге. Так… зато в статье, которую мне подсунул Жозеф, говорилось, что Деода работал в Обсерватории, а Максанс жил… Нет, не помню. Ничего, выясню это завтра же. Но мне, кажется, попадались еще какие-то бумаги, связанные с этой веселой компанией…
Виктор порылся в ящиках бюро и извлек оттуда коробку из-под печенья с красивой картинкой на крышке.
— Вот! Сюда я сложил открытки с приглашениями на свадьбы, крестины и похороны… Надо же, сколько людей уже покинули этот мир… Нашел!
Он вертел в руках маленький конверт, адресованный Эмилю Легри в книжную лавку на улице Сен-Пер, 18. Там стояла дата: февраль 1888 года. По всей видимости, отправитель не знал, что адресата уже нет в живых. Виктор вынул из конверта карточку с черной рамкой, на которой было написано всего несколько слов:
Мадам Жюльен Сорбье, урожденная Кате, и ее сыновья Жан и Мишель с прискорбием сообщают о кончине супруга и отца Эрнеста Сорбье. Похороны состоятся на кладбище Пер-Лашез….
— Сорбье… Это тот самый, которого прозвали Полька Пикет. И где же жил покойный? Вот: Париж, Двенадцатый округ, авеню Домесниль, дом 26.
— Привет, а вот и я! — раздался голос Таша. — Решил навести порядок?
— Нет, просто кое-что искал.
— Ты увлекся коллекционированием? — предположила она, проведя рукой в перчатке по рассыпанным перед ним карточкам.
— Я коллекционирую только женщин, дорогая, — улыбнулся Виктор.
— Что ж, тогда я — жемчужина твоей коллекции!
Виктору нечего было возразить — так хороша была Таша в шелковом серо-голубом платье с воланами и кокетливой шляпке в тон.
— Сэру Реджинальду несказанно повезло, — ревниво заметил он, — каждый день видеть такую красивую и элегантную женщину!
— Радуйся, мой заказчик уезжает в Лондон, чтобы привлечь внимание общественности к судьбе своего друга Оскара Уайльда, которого в скором времени собираются перевести из тюрьмы Уандсворт в Редингскую тюрьму. Несчастный совершенно сломлен. Это такая несправедливость — гениального поэта осудили за гомосексуализм, хотя многим другим это сходит с рук!
— Тебя в Лондон не пригласили?
— Зачем? Здесь, в Париже, я могу сделать гораздо больше. К примеру, воспользовавшись отсутствием сэра Реджинальда, планирую заняться «Наядой». Я хочу изобразить ее выглядывающей из-за скалы на фоне уплывающего вдаль парохода — объединить прошлое с настоящим.
— Продолжить серию «современные сюжеты, навеянные античностью»?
— Да. Хотя моему заказчику это вряд ли понравится. Его гость, Обри Бердслей, не одобряет мой стиль, и, поскольку он проведет на улице Фезандри ближайшие два дня, я не смогу там работать.
— Очень рад. Бердслей? Не он ли делал иллюстрации к «Саломее» Оскара Уайльда, вышедшей в свет в прошлом году? Я помню их — обнаженные рабы, порочные ангелы… Довольно откровенно.
— Но очень талантливо. Уистлер превозносит Бердслея до небес: тому всего двадцать три года, а он уже не раз выставлялся.
— Ты к нему неравнодушна?
— Перестань. Он был одним из любовников Уайльда, и на судебном процессе его тоже облили грязью. Их познакомил приятель сэра Реджинальда, Артур Симон, который издает «Савой», а Бердслей сотрудничает с этим журналом.
— Что ж, я благодарен ему за то, что он критикует твои произведения, и ты возвращаешься в лоно семьи! Но сорок восемь часов пролетят быстро…
Виктор притянул Таша к себе и с удовольствием вдохнул аромат ее любимых духов с ароматом росного ладана.
— А ты в мое отсутствие снова занялся разгадкой какой-то тайны? — прошептала Таша, кивая на карточки.
— Самая главная тайна для меня — это ты, мой обожаемый сфинкс.
— Ты увиливаешь, потому что я права! Ты лицемер, собственник и обманщик! Беда только в том, что я тебя безумно люблю…
Они разомкнули объятия и с нежностью посмотрели друг на друга. На самом деле оба оберегали свою любовь, и именно поэтому старались избежать разногласий.
— Дорогой, ты слышал что-нибудь о Уолтере Патере?
— Нет, а кто это?
— Английский эссеист, духовный наставник Оскара Уайльда. Он умер в прошлом году. У него есть такое выражение: «Главное — не результат, а процесс познания!»
— Согласен.
— Ты ведешь расследование, признавайся?
— Может быть, да, а может быть, нет.
— Значит, да.
Он засмеялся и прошептал ей на ухо:
— Ночами я принадлежу одной тебе, родная.
— Только ночами? Значит, ты больше не будешь фотографировать меня в костюме Евы?
Он расстегнул лиф ее платья, радуясь тому, что она не носит корсет.
— Пойдем в постель, — прошептал он.
— Готовь свою аппаратуру.
— К черту фотографию!
Забытая во дворе, Кошка заскреблась в дверь.