— Помимо личного мнения самого монсеньора, я не вижу ни единого доказательства тому, что гугеноты выказывают неповиновение тебе. — Я подняла глаза на мужа. — Боюсь, господин кардинал в своем ревностном служении начал видеть измену в каждом углу.
Генрих долгое время молчал, барабаня пальцами по столу.
— Возможно, — наконец пробормотал он. — Он и вправду требовал, чтобы я даровал ему право установить во Франции инквизицию. — И сузившимися глазами глянул на меня. — Ты не говорила прежде, что тебе что-то известно о гугенотах.
Я поборола искушение вздохнуть. Сколь же многого он обо мне не знает!
— О них говорили при дворе, а я, как и следует жене, всегда стараюсь узнать побольше о том, что может беспокоить мужа.
Я следила за тем, как подозрение, блеснувшее было в его глазах, меркнет. Он был непоколебим в вере, на мой взгляд, даже чересчур непоколебим… И тут Генрих, к моему изумлению, рассмеялся:
— Так ты даешь мне советы, опираясь на болтовню придворных сплетников?
— Такого я бы себе никогда не позволила. Однако же Макиавелли писал, что основой власти во всех государствах служат хорошие законы. Я не уверена, что установление во Франции инквизиции — хороший закон. Пускай гугеноты упорствуют в своих заблуждениях, но ведь они остаются твоими подданными. Гонения лишь вернее подстрекнут их к бунту.
— Макиавелли? Хм… — Генрих одарил меня задумчивым взглядом. — И тем не менее этот гугенотский пыл надобно как-то остудить. Кальвин не хозяин во Франции.
— Тогда сделай это без излишней жестокости. Кальвин не хозяин во Франции, но то же относится и к кардиналу.
После этих слов я запнулась, подумав, что зашла, быть может, слишком далеко. Генрих потянулся к камзолу и поверх его края пристально поглядел на меня.
— Похоже, я недооценивал тебя. — Он погладил меня по руке. — Спасибо, жена моя: здравый смысл — весьма редкое качество. А теперь раздай карты. Я намерен сегодня отыграть все деньги, которые вчера спустил тебе в кости.
Мы играли допоздна. Я упивалась новообретенным уважением своего мужа и тем, что он более не удостаивал вниманием письмо кардинала.
Когда Генрих поцеловал меня перед сном, я вполне удовольствовалась тем, что отпустила его ночевать одного. Я не смела верить, что внезапно возникшее между нами понимание сделает нас ближе; однако надеялась, что при помощи моих советов супруг мой научится править без посторонней помощи. Не о том ли говорил Франциск перед смертью?
По возвращении в Париж я прямиком отправилась в Сен-Жермен, где жили мои дети. Весть о прибытии Марии Стюарт пришла, когда мы были еще в Лионе, и я предпочла знакомиться с будущей невесткой в непринужденной обстановке. Мне не хотелось, чтобы на эту встречу вместе с Генрихом и Дианой явились Гизы — это вынудило бы меня несколько часов сидеть на стуле с жесткой спинкой, пока дети старательно играли бы на лютне, а супруги д'Юмери маячили у них за спиной, точно пара зорких соколов.
Поэтому я отправилась в детское крыло одна. Подходя к дверям, я услышала жаркий спор.
— Франциск может быть рыцарем, а я буду принцессой, — объявил звонкий голос с заметным иностранным выговором. — А ты будешь злой королевой.
— Но почему? Ты ведь уже королева, — возразила моя дочь.
— Да, но у тебя волосы темнее. Стало быть, ты должна изображать королеву.
Я подобралась поближе и заглянула в детскую. Мария Стюарт стояла ко мне спиной — семилетняя девочка была на голову выше моего Франциска, который взирал на нее с неподдельным трепетом. Одетая в белый атлас, с гривой пепельно-золотистых волос, которые ниспадали до тонкой талии, она упиралась одной рукой в бок, а другой указывала на Елизавету. Моя четырехлетняя дочь смотрела на нее, словно на негаданное видение, причем явно не была уверена, по вкусу ей это видение или нет.
— Я не хочу быть королевой, — упрямо повторила она.
— Что ж, если ты не хочешь, то кто же тогда будет королевой? — язвительно осведомилась Мария, и в этот миг я решительно шагнула в детскую:
— Я буду королевой.
Дети застыли. Вернее, застыли только мои дети.
— А ты кто такая? — Мария стремительно обернулась ко мне.
Выглядела она и впрямь впечатляюще — тоненькая, с бледной, полупрозрачной кожей и миндалевидными глазами. Нос у нее был длинноват, как у всех Гизов, за приоткрытыми губами белели мелкие, безупречно ровные зубы. Вся ее стройная фигурка, напрягшаяся при моем появлении, дышала здоровьем.
— Вернее было бы спросить так: кто такая ты, моя дорогая? — Я засмеялась.
— Я — королева Шотландии и островов! — Девочка окинула меня взглядом с ног до головы.
— В самом деле? А что, если я скажу тебе, королева Шотландии и островов, что также принадлежу к монаршему сословию?
— Вот еще! — насмешливо фыркнула она. — Я уже видела его величество короля и ее величество.
Улыбка моя растаяла. Диана. Эта девочка думает, что Диана — королева Франции.
Мои дети настороженно следили за тем, как я шагнула ближе к Марии.
— Стало быть, ты уже познакомилась с королем и королевой. Скажи, дорогая моя, что ты о них думаешь?
— Они прекрасны, как и надлежит королю и королеве.
— Безусловно. — Я перевела взгляд на сына. — А вы, мой принц, считаете ли, что королева Франции прекрасна?
Франциск зябко поежился.
— Мария, — прошептал он, — эта… эта дама…
В этот миг в детскую ворвалась изрядно растрепанная молодая женщина. Она принесла с собой ароматы свежескошенной травы и роз; ее огненно-рыжие волосы ореолом окружали разгоряченное личико, а пышная фигура была затянута в ярко-голубое, чрезмерно изукрашенное платье. При виде меня она остановилась как вкопанная, охнула и поспешно присела в глубоком реверансе.
Мария оцепенела.
— Встань, прошу тебя, — сказала я пришелице. — Ты, верно, Дженет Флеминг, гувернантка нашей гостьи, королевы Шотландии?
— Да, ваше величество, — пролепетала Дженет Флеминг, выпрямившись. — Это я… к услугам вашего величества.
— Так ты… вы?.. — Мария перевела на меня безмерно потрясенный взгляд.
Я кивнула и обняла ее.
— Ну вот, — прошептала я ей на ухо, — теперь ты увидела королеву.
Она задрожала в моих руках.
— Продолжайте. — Я отстранилась. — Играйте дальше.
И направилась к двери, но у порога помедлила.
— Дорогая моя, ты так и не ответила на мой вопрос.
— Вопрос, ваше величество? — Девочка оправилась от замешательства с поразительной быстротой.
— Да, вопрос. Считаешь ли ты меня прекрасной, как надлежит королеве?