Женщин не приглашали, и гостями принца были в основном его буйные и распутные друзья, имевшие в Лондоне не самую безупречную репутацию. Похождения этой «славной когорты» регулярно находили отражение в знаменитых карикатурах Гиллрея.
Хотя четвертый маркиз Куинсберри был старше, принц, похоже, получал немалое удовольствие от общения с ним.
Баснословно богатый и чрезмерно себялюбивый, маркиз был невысокого роста и малопривлекательной наружности. Вдобавок ко всему, он отличался вспыльчивостью и ругался как сапожник, точнее, как тысяча пьяных сапожников.
Он был неутомимым развратником, и поговаривали, что ни одна светская дама Лондона не избежала его дерзких приставаний.
По правде говоря, маркиз чаще получал их возмущенные отказы, что, однако, ничуть его не смущало, хотя во многих случаях он добивался взаимности.
В то же самое время это был один из самых рафинированных джентльменов своего времени: он страстно любил музыку, обладал тонким художественным вкусом, разбирался в искусстве и литературе. Так что тяга принца к общению с этим человеком была в известной степени объяснима.
В компании джентльменов из ближайшего окружения принца можно было встретить и безумных братьев Бэрримор, которые втроем сидели за большим столом в столовой Карлтон-Хауса с ее знаменитыми стенами, инкрустированными серебром, и колоннами из красного и желтого гранита.
Седьмой граф Бэрримор изо всех сил старался ежегодно промотать не менее двадцати тысяч. Он был настолько безнравствен, что вполне заслужил свое прозвище Дьявол во плоти.
Истории о безумных эскападах его друзей шепотом обсуждались во всех лондонских домах и многократно преувеличивались во всех городских тавернах. Для газет они служили неиссякаемым источником скандальных сплетен, которым посвящались многие страницы прессы.
Старший брат графа, достопочтенный Огастес Бэрри, был заядлым картежником и страстным любителем прочих азартных игр. Он неизменно попадал во всевозможные переделки, грозившие ему неминуемым тюремным сроком, за что снискал себе прозвище Каторжник. Младший из братьев, который слегка прихрамывал, был известен как Калека.
Все три брата обладали весьма необычным чувством юмора.
Среди их любимых шуток была такая: они мчались в карете в сторону Брайтона, останавливаясь лишь для того, чтобы свалить или переставить на другое место верстовой столб. Или же принимались кричать во все горло: «Убивают! Спасите! Отпустите меня, негодяи!» Когда прохожие, заподозрившие неладное, останавливали карету, братья выскакивали наружу и принимались оскорблять и избивать «добрых самаритян».
Прибыв в Брайтон, братья затевали игру в «веселых плакальщиков»: по ночам они носили по улицам города гроб и стучали в двери домов почтенных горожан, чтобы сообщить испуганным служанкам, открывавшим двери, что пришли за телом покойного.
Калека как-то раз въехал верхом на лошади по лестнице дома леди Фицгерберт прямо на чердак, где и оставил животное, поручив двум кузнецам отвести его вниз.
В другом случае Дьявол, нарядившись в костюм повара, в три часа ночи запел серенаду под окном спальни все той же леди Фицгерберт.
Странно, но после подобных выходок принц продолжал называть беспутных братьев своими добрыми друзьями. Впрочем, они немало забавляли его. В отличие от принца, граф Роттингем считал их людьми недалекими, а временами даже отталкивающими.
Еще одним гостем за столом принца был сэр Джон Лейд, человек с репутацией распутника и выпивохи, но обладавший острым умом. Свое огромное состояние Лейд унаследовал от отца, занимавшегося пивоварением, и именно он посоветовал принцу взять в свои руки бразды правления скаковыми конюшнями.
Он был женат на красивой, но излишне говорливой и разбитной куртизанке по имени Летиция, в числе любовников которой некогда был и герцог Йоркский.
Помимо этих малопривлекательных персонажей на вечерней пирушке присутствовала также и кучка доверенных собутыльников принца, которые льстили ему в глаза и злословили за его спиной.
Как жаль, подумал Роттингем, что вкус принца, безупречный в отношении произведений искусства, не распространяется на выбор ближайшего окружения. Графу было достаточно бросить взгляд на стены Карлтон-Хауса, чтобы найти подтверждение своим мыслям.
Собранная принцем коллекция классических голландских художников, покровительство современным живописцам вроде Лоренса, Рейнольдса и Гейнсборо — все это, по глубокому убеждению графа, будет по достоинству оценено потомками.
Что же касается ближайших приятелей принца, то они останутся в истории бесстыдными паразитами, горькими пьяницами, ничтожными людишками и презренными распутниками.
«Лучше бы я не ехал с ними сюда», — подумал граф, оказавшись в Карлтон-Хаусе. Вино здесь лилось рекой, а блюд подадут столько, что под конец гости начнут ими давиться.
То же самое граф мысленно сказал себе, когда принц настоял на том, что после ужина они отправятся к герцогу Норфолкскому в Уайт-Хаус.
Это был самый роскошный в Лондоне публичный дом с залом для азартных игр. Его хитроумный владелец оказался настолько сообразителен, что предоставлял старомодным джентльменам все радости жизни, какие они только могут пожелать для приятного вечернего времяпрепровождения. Само по себе место было вполне солидным, прекрасно обставленным и с хорошо вышколенной прислугой.
Отдельные кабинеты для гостей были весьма уютны и полны очарования. Стены украшали фрески с изображениями полуобнаженных нимф, преследуемых сатирами, и каждый такой уголок имел свой неповторимый характер.
Здесь располагались Серебряная и Золотая комнаты, будуар Персефоны и множество других, каждую из которых обслуживали ливрейные лакеи в напудренных париках и самые красивые и дорогие женщины.
Серебряная комната, в которой устраивал вечеринку герцог, была по форме восьмиугольной. К услугам принца здесь стояли карточные столы. Для тех, кто предпочитал иные виды развлечений, в альковах были расставлены мягкие кушетки.
Вина здесь подавались самые лучшие. К тому времени, когда из Карлтон-Хауса прибыл нетвердо державшийся на ногах принц со своей свитой, театры уже закрылись, и по приглашению герцога несколько артисток кордебалета уже ждали его в Уайт-Хаусе.
Граф с облегчением отметил про себя, что Мишель среди них нет. Зато в их числе оказалась та самая рыжеволосая артистка, с которой он был не прочь познакомиться.
Граф вспомнил, что, кажется, говорил кому-то о своем интересе к этой девице, и весьма удивился тому, что герцог учел желание одного из своих гостей.
Это могло оказаться случайным совпадением, если бы герцог сразу по прибытии не подозвал к себе хорошенькую рыжеволосую артистку и не сказал:
— С вами очень хочет познакомиться Роттингем. Могу я представить вам, граф, Лотти Штрасснер, которая, насколько я понимаю, прибыла к нам из Вены.
Лотти, ничуть не смущаясь, без излишних намеков на формальности, взяла графа под руку и усадила рядом с собой на диванчик.