Добравшись до семейного особняка Роттингемов, граф вышел из фаэтона и, пройдя мимо вереницы застывших в поклоне слуг, подошел к поджидавшему его дворецкому.

— Принесите мне вина в библиотеку, Мидстоун, — произнес он, — и распорядитесь, чтобы запрягли четверку свежих лошадей. Через полчаса я уеду.

— Ваш багаж, милорд, лакеи уже отправили заранее.

— Превосходно! — воскликнул граф, шагая через вестибюль в библиотеку. Это была длинная комната, окна которой выходили в сад, покрытый ковром цветов.

Лакей принес на серебряном подносе графин с вином и, поставив его на небольшой столик, налил бокал и подал его графу.

Сделав несколько глотков, тот сказал:

— Прошлым вечером я заметил, что один из слуг, кажется, Генри, был неаккуратно напудрен, а его чулки были недостаточно хорошо натянуты.

— Я сожалею, милорд, что не обратил должного внимания на внешний вид Генри до того, как он появился в гостиной, — извинился Мидстоун.

— Почему?

— Почему я не обратил на него внимания, милорд? — помедлил с ответом дворецкий. — Генри приступил к выполнению своих обязанностей чуть позже, чем следовало.

— Так увольте его!

— Уволить, милорд?

В голосе Мидстоуна прозвучала еле заметная нотка неудовольствия.

— Немедленно! Я плачу за идеальное выполнение обязанностей и рассчитываю незамедлительно их получать!

— Но, милорд!..

— Я сказал — немедленно.

— Слушаюсь, милорд.

Возникла пауза. Мидстоун воспользовался ею, чтобы снова наполнить графу бокал. Первым нарушил молчание тоже он.

— Я надеюсь, что в Кингс-Кип милорд найдет все в отличном состоянии. Теперь, когда поместье снова в ваших руках, милорд, там снова все будет так, как в старые времена.

— Наверное, многое изменилось с тех пор, когда я в последний раз посещал поместье, — сказал граф. — Надеюсь, вы помните, что, когда я покинул Англию, мне был двадцать один год.

— Я прекрасно это помню, милорд, ваш покойный отец в тот год был в стесненных обстоятельствах.

— Он всегда был в стесненных обстоятельствах, — с видимым раздражением уточнил граф.

— Действительно, милорд, времена были трудные, очень трудные.

— Вам хоть раз заплатили то, что были должны? — поинтересовался Роттингем.

— До тех пор, пока вы не выплатили мне компенсацию, когда вернулись, нет.

— Тогда почему же вы не ушли к кому-нибудь другому? — спросил граф. — Лет шесть-семь вы жили впроголодь, Мидстоун, пока мой отец существовал на те небольшие деньги, что выручал от продажи то одного, то другого. Зеркала, мебель, картины, и он ничего не платил в счет долгов, лишь раздавал пустые обещания. Так почему вы остались?

Дворецкий смутился.

— Я думаю, ваша светлость знает ответ, — наконец вымолвил он. — Мы — если так можно выразиться — часть вашей семьи. Мой отец и мой дед служили вашему семейству. Было бы некрасиво с нашей стороны, если бы мы ушли от вас, когда дела пошли скверно.

— Но ведь это же несправедливо! — вспыхнул граф. — Вам не платили денег, вы, можно сказать, голодали! — Он неожиданно замолчал и испытующе посмотрел на дворецкого. — Да, я понимаю, — осторожно проговорил он, взяв себя в руки. — Знаете, Мидстоун, единственное, что я могу вам сказать, — я благодарю вас, благодарю за все. Мы пережили тяжелые времена, и теперь я позабочусь о том, чтобы они никогда больше не повторились.

— Вы тоже настрадались, милорд Анселин, — сказал Мидстоун, отбросив манеры и обратившись к Роттингему так, как он обращался к нему, когда тот был ребенком.

— Не будем об этом! — резко перебил его граф. — Ступайте, Мидстоун. Прежде чем я отправлюсь в поместье, я должен переодеться. Кто-нибудь из лакеев поможет мне?

— Я сам помогу вам, милорд. Если позволите, я позову молодого лакея, которого сейчас обучаю.

— Думаю, что он сочтет ваши уроки весьма поучительными, — ответил граф и, допив бокал, направился к лестнице. — По правде говоря, Мидстоун, — признался он, — я с волнением ожидаю встречи с Кингс-Кип. Не следует возвращаться в прошлое. Всегда существует вероятность того, что оно вас сильно разочарует.

— Кингс-Кип — совсем другое дело, милорд, — ответил дворецкий. — Прошло триста лет, а он все еще стоит. Я не думаю, что милорд будет разочарован.

— Я бы не стал биться об заклад на этот счет, — абсолютно серьезно, без тени иронии, проронил граф.

Глава вторая

Граф проснулся рано и какое-то время размышлял о родном доме, лежа в огромной кровати под балдахином, на которой рождались и умирали бесчисленные поколения Роттингемов.

Через некоторое время он встал, прошел через всю комнату и, раздвинув муслиновые занавески, выглянул в окно, подставляя лицо апрельскому солнцу. Он приехал в Кингс-Кип накануне, когда день уже клонился к вечеру, и подумал, что, наверное, нигде в мире нет другого столь спокойного места, как это.

Клочья утреннего тумана все еще висели над серебристой водной гладью двух прудов, соединенных мостом. Дорога, служащая продолжением моста, вела дальше, в парк. Под огромными дубами простирался золотистый ковер нарциссов, нежных вестников наступившей весны.

Цветы спускались к самой воде, где срастались с болотной калужницей и полевыми ирисами, которые только что расцвели по всему парку. Их желтые головки дерзко выглядывали даже из зарослей кустарника, окаймлявших зеленые лужайки.

«Бархат, а не трава», как сказал о них один представитель королевского семейства.

Первоначально Кингс-Кип был монастырем, но, после того как его основательно разграбили и почти полностью разрушили войска Генриха VIII, земля отошла к короне.

Сэр Томас Рот, придворный Елизаветы I, выкупил то, что осталось от монастыря, и построил дом, достойный его благородного звания, настоящий памятник своему баснословному богатству.

На фундаменте монастырской аркады первый Роттингем устроил два внутренних двора. Однако в самом доме не было ничего средневекового, и Кингс-Кип стал одним из красивейших, достойных всеобщего восхищения особняков в округе.

Дом стоял в лощине между двумя живописными, поросшими лесом холмами.

«Бриллиант в изумрудной оправе» — так поэтически назвал это поместье один из многочисленных королей, останавливавшихся здесь, а другой как-то раз завистливо произнес: «Этот дом слишком хорош для подданного!»

Свое нынешнее название дом получил, когда Карл II, еще будучи принцем, скрывался в одной из потайных комнат от войск Кромвеля и провел там три ночи. Покидая дом, он сказал сэру Джону Роту:

«Когда я стану королем, этот дом будет переименован в Королевский замок, Кингс-Кип [22] , поскольку он действительно укрывал в своих стенах настоящего короля».