— Но это не единственная причина моего отъезда, — напомнил он.

— Есть другие?

— Одна и главная: я хотел остаться наедине с тобой, самой очаровательной женщиной, какую я когда-либо встречал, лучшей спутницей в мире.

Она улыбнулась. Их глаза встретились, и во взгляде Юлии князь прочитал любовь и нежность. Меттерних был достаточно умудренным жизнью любовником, чтобы знать: сейчас, после утомительной дороги, не тот момент, чтобы попытаться разжечь огонь страсти.

Он сидел, глядя на то, как спадают на обнаженные белоснежные плечи Юлии тяжелые локоны ее темных волос — она напоминала ему сейчас икону Мадонны, висящую в венском соборе Святого Стефана.

— О чем ты думаешь? — спросил он.

— О тебе, — ответила Юлия. — В последние дни я редко думаю о чем-то другом.

— Ты действительно любишь меня?

— Ты знаешь, что да. Люблю тебя так сильно, что, кажется, во всем мире для меня нет ничего, кроме этой любви. Я твоя — вся твоя.

Если бы князь был менее опытным или чувствительным, он после этих слов потянулся бы к Юлии, но сейчас возникшая между ними связь не требовала физического выражения, достаточно было ощущения духовной близости. Юлия была права, они принадлежали друг другу, и каждый был частью другого.

Меттерних долго сидел, наслаждаясь нежностью, которую излучала Юлия, нежностью, которая уносила прочь все его мысли и заботы, затруднения и проблемы. Спустя полчаса, погрузившись в чудесное состояние полного покоя, князь наклонился, чтобы поцеловать Юлию и пожелать ей доброй ночи.

На мгновение его губы прижались к ее мягким горячим губам.

— Спокойной ночи, мой дорогой, — прошептала она.

Секунду князь раздумывал, не раздуть ли пламя страсти из только что зароненной Юлией искры, но понял, что слишком устал и ему действительно необходимо выспаться.

— Доброй ночи, моя несравненная, моя обожаемая и любимая.

Он наклонился и поцеловал грудь Юлии, гордо поднимавшуюся под туго обтягивавшим ее мягким кружевом ночной сорочки. Вздохнув напоследок, князь встал, не оглядываясь, вышел из спальни и прикрыл за собой дверь.

В своей спальне он лег в постель и сразу начал погружаться в сон, словно в волны теплого моря. Все мысли были отброшены, дыхание стало глубоким и ровным, и Меттерних уснул, чтобы проснуться только завтра поздно утром.

Глава тринадцатая

— Ричард Мелтон! Мне кажется, я слышал это имя…

— Это не слишком удивительно. Я ожидал аудиенции вашего сиятельства целых шесть дней.

Князь Талейран пожал плечами.

— Я очень занят, молодой человек, и… весьма популярен.

Произнося последнее слово, он криво усмехнулся — его толстые губы разошлись, обнажая гнилые потемневшие зубы.

В спальне, куда провели Ричарда для беседы, Талейран был не один. Картина, открывшаяся глазам Мелтона в этой большой, красиво обставленной, залитой утренним солнцем комнате, впечатление производила по меньшей мере странное. Два парикмахера хлопотали над прической его сиятельства, слуга поливал уксусом его хромую ногу — эта детская травма колена, реальная или мнимая, не позволила ему в далекие годы юности поступить на военную службу, и родители приготовили ему стезю священнослужителя, так что в свое время он даже был рукоположён в священники. Но перевесило интриганство: он стал агентом церкви при дворе и, как лицо духовное, сильно продвинулся в делах политических и финансовых, прежде чем стал министром иностранных дел Франции, оставив в стороне клерикальные перспективы и начав получать взятки от враждебных Франции государств. Его имя стало почти нарицательным для обозначения хитрости, ловкости и беспринципности. Ричард все это знал, однако надеялся на благополучный исход того, зачем он сюда пришел.

Дворец Кауниц видал многих странных гостей, но ни один из них не мог бы сравниться с человеком по имени Шарль-Морис де Талейран-Перигор, герцог Беневентский. История его запомнила просто как Талейрана. Долгий и путаный путь, каким прошел в политике Талейран, успев по ходу дела поднатореть в вопросах недвижимости в Североамериканских Соединенных Штатах, привел его в Вену в качестве министра иностранных дел в правительстве, созданном только что занявшим престол Людовиком XVIII, в правительстве проигравшей войну страны.

На конгресс Талейран прибыл в сопровождении только личного повара, двух слуг, двух лакеев и собственного музыканта, не считая троих помощников, и с самого первого дня его салон стал центром яростной оппозиции всем принятым до того момента решениям: появление Талейрана на конгрессе не сулило покорности и смирения Франции. Первая задача герцога Беневентского, Талейрана, состояла в том, чтобы добиться от держав-победительниц равного права для Франции в решении послевоенных вопросов. А ведь Австрия, Пруссия и Россия договорились, что они сначала поделят между собой Польшу, Италию и Германию, а уж потом пустят Францию к оставшемуся европейскому пирогу собирать крошки. Но не тут-то было! Явился Талейран и уселся между Меттернихом и Каслри! И сразу отмел все предварительные решения, уверенно дезавуировав из всех готовящихся документов слово «союзник»: «Разве война еще продолжается? Тогда я здесь лишний…» Удар был нанесен точно. И страсти закипели. Сильные мира сего готовы были разорвать друг друга в клочья. Но при этом они поодиночке и сообща давили второстепенных королей, принцев, князей и герцогов, и Талейран стал их защитником. Он выступал от имени Испании, Португалии, Швеции, германских княжеств, настаивал на их непосредственном участии в работе конгресса. Активность Талейрана увенчалась тем, что он стал, по сути, руководящим центром конгресса, добившись, что «комитет четырех» (Англия, Австрия, Россия, Пруссия) стал «комитетом пяти».

Да, Талейран искусно собирал вокруг себя недовольных, потчевал их своей мудростью, демонстрировал им свое блистательное мастерство в искусстве дипломатии. Он добивался осложнения отношений, с одной стороны, между Англией и Австрией, с другой — между Россией и Пруссией.

Глядя на Ричарда маленькими, глубоко посаженными серыми невыразительными глазками, князь бесцеремонно изучал стоявшего перед ним англичанина.

— Чего вы от меня ждете? — надменно спросил он, поворачивая голову так, чтобы парикмахеру было удобнее.

— Должности в Париже, ваше сиятельство, — напрямик отвечал Ричард, не прибегая к пространным предисловиям и не имея цели суетливо добиваться расположения его сиятельства, прежде чем сформулирует просьбу. Сейчас было дорого время, да Ричард и не был мастером славословия, хоть бы и из благих побуждений.

— Почему я должен вам ее дать? — сухо осведомился Талейран, вытягивая ногу, чтобы ему ее вытерли.

— Мой отец, которого вы, возможно, припомните, лорд Джон Мелтон, много лет был английским послом в Париже. Полагаю, что вы также хотя бы раз посещали в Лондоне моего покойного дядю, третьего маркиза Гленкаррона.