– А как же кубинские сигары? – напомнила я.
– Фетиш, – лаконично объяснил Байрон. – Ему эту коробку Фидель подарил. Текила, ты когда поняла, что жизнь, в сущности, – выгребная яма?
– В десять лет. А ты?
– В тринадцать, – Байрон нащупал мою руку и сжал ее. – Девочки взрослеют раньше мальчиков, это точно. И как ты справлялась с этим открытием?
– По-всякому... Потом я выработала один принцип. И до сих пор он меня не подводил. Я – на равных.
– Это такой принцип?
– Да. Простой, но очень помогает. По крайней мере, успокаивает. Как только человек сделает мне плохо, я становлюсь с ним наравне. Не важно – взрослый или ребенок. Я должна понять, почему он это делает, стать ему равной.
Байрон встал и посмотрел на меня.
– И почему, по-твоему, мой отец трахается с твоей матерью?
Я вздыхаю:
– Генетика. Он полигамен. Помнишь свое гордое заявление?
– Ладно, – Байрон усмехнулся. – А что с твоей матерью?
– Она мстит.
– Моему отцу?
– Всем мужчинам и себе заодно. Мстит за того, который ее бросил. Умер, бросил – это для Примавэры одно и то же. – Я сажусь и потираю поясницу. – Надеюсь, они пользуются презервативами.
Байрон встал и протянул мне руку:
– Пойдем спросим?
Примавэра выглядела такой затравленной, с нездоровым румянцем на щеках, что нам стало ее жалко и мы не спросили. Переглянулись сочувственно и пожелали ей на прощание отлежаться и не нервничать по пустякам. Странно, но мама совсем не пыталась поучать, ругаться или чаем напоить. Только выдавала междометия и неопределенно размахивала руками.
Во дворе я по привычке взглянула вверх на свои окна и обалдела. Байрон, увидев выражение моего лица, тоже посмотрел вверх. Он заметил только, как закрылась балконная дверь, и потом мужской силуэт в комнате за занавеской.
Мы схватили друг друга за руки.
– Все хорошо, – прошептала я. – Главное, он не стал спускаться с балкона и не рухнул вниз.
– Да, – Байрон сильно сжал мои руки.
– Никаких мужских вещей в комнате, значит – он забрал их на балкон и там одевался.
– Да... – кивнул Байрон. – И пальто тоже... Текила, у меня такое чувство, что мы...
– Садисты?
– Да.
Я начала трястись, Байрон обхватил меня. Прижавшись, мы стали тихо, с подвываниями, хохотать, содрогая друг друга.
Ускоренными кадрами немого кино я промотала в уме наш звонок в дверь, водевильное бегство Бирса на балкон – голым, и как мама закидывает ему туда одежду, пальто и ботинки.
– Провели полный психоанализ!.. – поддал Байрон жару.
– Рассмотрели все варианты! – стонала я. – А ведь Примавэра не заметила фингал у меня под глазом! Я сразу должна была насторожиться!
Отдышавшись, Байрон нахлобучил мне на голову шлем:
– Надо уезжать, хватит трепать им нервы. Наверняка подглядывают сквозь шторы.
С ростом живота время замедлилось. Ощупывая этот тугой мячик, я представляла, как ребенок подсасывает мои кости и мозг, выстраивая себя. Я была не против. Достаточное осознание материнства для малолетки?
– Что-то ты, Лилит, худеешь, – заметил Бирс, когда я спустилась в февральский полдень к камину. – Так не годится.
– А живот заметен? – я подняла вверх руки.
– Живот заметен, не спорю, но худеть в твоем положении опасно. Я тут присмотрелся – со вчерашнего вечера ты ничего не ела. Давно была у врача?
– Не помню. Бирс, я должна признаться...
– Что? – вскочил он.
Испугался. Взаправду испугался!
– Я выкурила две ваши сигары.
– Какие сигары? – выдохнул Бирс с облегчением.
Представляю, что он намылил себе в мозгу по поводу моей худобы.
– Кубинские. Байрон просил их не трогать, но после... некоторой еды они – самое то. Извините.
– Некоторой еды? Ах, вот оно что! Я все понял. Тебя не тянет на соленые огурцы или на шоколад, да?
– Не тянет.
– Тогда ты знаешь, чем воняет из пристройки. Ну? Чувствуешь?
Я принюхалась. Хочется есть. Уже давно хочется – дня два. Запах действительно странный. Уверенно заявляю:
– Одно могу сказать – это не кролик и не куропатка.
Кирзач недели три назад зажарил на вертеле шесть тушек куропаток.
– Конечно, не кролик! – громко согласился Бирс. – Это запах неподрезанного кабана! Помню эту вонь еще со времен моего увлечения охотой.
– Неподрезанного?..
– Домашним кабанчикам в детстве подрезают яйца, – разъяснил Бирс. – Тогда их мясо не воняет. Неужели Кирзач завалил дикого кабана? – он решительно направился в кухню.
Вероятно, чтобы пойти в пристройку и все выяснить. Кабан!.. Это целая гора мяса...
Бирс достаточно быстро вернулся и посмотрел на меня длинным изучающим взглядом. Пока он так сканировал мою затаившуюся в кресле фигуру, в гостиную вошел Кирзач и торжественно внес целое блюдо с небольшими кусками поджаренной печенки, посыпанными сверху зеленью и кружочками лука. Резкий запах заполнил все вокруг.
– Завалил?.. – я в ужасе посмотрела на Бирса, а руки сами собой взяли тарелку.
– Нет. Заработал. Кирзач раньше егерем был в этих местах. Организовал охоту, навел на кабана. За труды получил печенку. Я, пожалуй... – Бирс с отвращением на лице осмотрелся, – выйду прогуляться. Если не трудно, открой окна проветрить, когда... поешь.
И быстро удалился. А егерь-истопник застыл у кресла и завис глазами где-то поверх моей головы, лицо его светилось довольством. Обжаренные куски печени начали подтекать розоватым соком.
– Уходи! – я показала рукой в сторону кухни. – Остывает же!
Он очнулся, слегка поклонился и вышел. Есть пришлось руками. Кабанья печенка, слегка обжаренная в кипящем масле, – это нечто!..
Через полчаса, открыв форточки, я вышла на улицу. Бирс сидел в беседке и смотрел на полоску залива. Я села рядом, достала сигару, картонку, канцелярский нож, зажигалку и кусок фольги. Уложила сигару на картон, разрезала ножом пополам. Посмотрела на Бирса.
Он вопросительно взглянул на меня:
– А фольга зачем?
– Я обычно выкуриваю половину сигары. Вторую заворачиваю в фольгу до следующего раза. Хотите составить мне компанию, или упаковать половинку?
Бирс хмыкнул и взял половину сигары. Я занялась раскуриванием своей половины. Бирс следил за моим ртом. Когда табак занялся, Бирс протянул руку, забрал раскуренную сигару и затянулся. Задержал дыхание, закрыл глаза. Когда выдохнул, подвинул мне вторую половину. Я раскурила себе.