Так, курица из этой забегаловки уже... будет завтра утром... А вот и не будет – я убегу на рассвете.
– Ребрышки, – решила я. – Много. Не сильно прожаренных.
Через час мы с мамой сидим в кухне в полном отупении от обжорства. Перед ней – оставшаяся половина торта. Передо мной горка косточек. Мама достала сигареты и открыла форточку. Я бы тоже сейчас не отказалась от половинки кубинской сигары Бирса.
– Почему ты называешь меня Примавэрой? – спросила мама у окна.
– Весна, – пожала я плечами. – Венера Боттичелли на раковине. Такие вот ассоциации. Но не всегда. Когда ты не раздражена.
– Я часто бываю раздражена? – спрашивает Примавэра.
– А сколько надо, чтобы стало часто? – спрашиваю я.
– Ты тоже, знаешь, не подарок!..
– Согласна, – киваю я. – Скажи, почему выбрали Веру Бондарь?
Мама задумалась, пожала плечами:
– Марка убили осенью девяносто пятого. Зимой девяносто шестого мне предложили вместо легенды судьбу реальной женщины с ребенком. Родни у нее нет – это стало определяющим фактором. Три года в розыске, такая же группа крови, возраст подходил. Мне говорили, что участковый из ее поселка пытался добиться заведения уголовного дела – женщина с ребенком пропали сразу после продажи дома. Обыск не дал никакого повода для этого. Было подтверждение покупки билетов на их имена. В Ашхабад.
– Конечно!.. Он наверняка убил их в подвале дома Бирсов. Или в гараже.
– Мистика какая-то, – усмехнулась Мамавера. – Почему именно на даче Байрона? Как странно все сложилось. А что его родители? Мать я уже видела, имею представление о ее образе жизни. А отец? Ты видела его отца?
– Бирса? Конечно.
– И как он? Нормальный?
– Тебе... Тебе понравится, – обещаю я, пряча улыбку.
Мы помолчали. Потом вдруг стало казаться, что я теряю время. Федор не сказал, что будет, когда я приду на рассвете на берег реки. А вдруг я больше не увижу маму и Байрона? Вдруг придется опять переплывать реку? Обратно в Объедкино. Интересно, будет ли в реке женщина, расцветет ли у нее из живота новый цветок?..
– Ты знаешь, кто убил отца? – заспешила я.
Мама молча кивает.
– Это женщина, да? Она молодая и узкоглазая? Волосы до плеч... Черные?
Мамавера смотрит на меня, не моргая, забыв про поднесенную к губам сигарету. Я чувствую, что это больная для нее тема, но уже не могу остановиться:
– У женщины рана в животе. Там, где пупок. Из раны растет орхидея. Мне так... кажется.
Мама резко отвернулась к окну и затушила в блюдце на подоконнике сигарету.
– Извини, – прошептала я.
– Лилька, иди спать, – говорит мама, не поворачиваясь. – Ты устала, у тебя визуальный бред. Завтра воскресенье, выспимся и обо всем поговорим.
Как только я ушла в комнату, в кухне стукнула дверца навесного шкафчика. Там у мамы стоит початая бутылка виски. Ладно, это для меня не новость. Главное сейчас – поставить будильник. Не отвлекаться на бред. Типа, вырастет ли орхидея, если ее корешок засунуть в живот убитого человека?.. Или по реке плыл не призрак убийцы моего отца, а призрак моего сегодняшнего визуального бреда?..
Включаю свой ноутбук, устанавливаю мелодию звонка. Теперь нужно рассчитать время. А не посмотреть ли мне карту перед этим?
Открываю карту пригородов Петербурга. Смотрю север – северо-запад. Нахожу дачный поселок, вижу выезд из него – широкая ленточка – и крошечное ответвление проселочной дороги направо. Поселение Объедкино на этой карте отсутствует, зато есть Загибайлово – Байрон правильно назвал. И проселочная дорога подходит вплотную к болотистым местам, а в полукилометре от этих самых мест протекает речушка. Или ручей. Без названия.
Итак. Чтобы дойти до стоянки такси у Московского вокзала, доехать потом до дачи Байрона на заливе, повернуть от нее на проселочную дорогу... Рано утром в воскресенье полутора часов вполне хватит. Значит, встать нужно в шесть двадцать. Нет, лучше с запасом – в шесть. Устанавливаю время звонка. С запасом. Смотрю на время внизу экрана. Почти двенадцать. Или вообще не ложиться? Подождать звонка Байрона? Где мой... телефон? Я же вынимала симку, нужно ее вставить...
Это было последнее, о чем я тогда подумала, потому что, вероятно, в следующую секунду свалилась головой на подушку, заснув в полете.
Проснулась я под бой тамтамов. Шесть утра. Сажусь и обнаруживаю себя в халате, вспоминаю, что так и не активировала телефон, бросаюсь к рюкзаку и наступаю на лист бумаги на полу у моей постели. Записка от мамы. Беру ее и иду в кухню.
«Звонил Байрон на городской, просил передать: они нашли два черепа, большой и маленький. Я сказала, что нахожусь в теме. Обещала помочь с захоронением в собственной могиле. Включи телефон».
Открываю навесной шкаф. Бутылка почти пуста. Понятно, почему мама «в теме» и буквы так скачут. Осматриваю стол с остатками нашего празднования. Нужно спешить. Вставляю симку, одеваюсь и заглядываю в спальню мамы. Спит. Крепко. Это слышно даже на расстоянии. Иду на цыпочках выключить лампочку и убедиться, что сигарета в свесившейся руке давно погасла. Под маминой щекой на подушке лежит небольшой серый мешочек с моими волосами. Осторожно закрываю за собой дверь.
Что взять с собой? Паспорт, медицинскую карточку, деньги, телефон. Все поместилось в карманы. В этот момент я замечаю, что мама все-таки вырвала из моего блокнота листок с планом местности. Не помню, поставила я там дату?.. Это будет уже весной, в марте.
В шесть двадцать, одетая к выходу, я закрыла ноутбук и двинулась к весне.
– За сорок минут доберемся, – сказал мне таксист у вокзала.
Я прилегла на заднем сиденье. Сильно стучало сердце. Я положила одну ладонь на живот, а другую – на грудь слева. Пусть послушает мой тамтам.
Мы подъехали к дачам на заливе. Я попросила остановиться. Уже изрядно посветлело, но дом Байрона был освещен – горели все окна. На подъезде к нему стояли две милицейские машины и фургон. Я вышла из такси, подошла к соснам. На фургоне была надпись «Лаборатория». Только в этот момент я вдруг поняла, что натворила. Мне стало жалко Байрона и его родителей за поруганный чужой обувью дом, за ужас разрытой под беседкой могилы. Бедный Бирс. Теперь уж он не станет улыбаться всякий раз, когда меня увидит.
Вернулась в машину. Когда мы доехали до поворота на проселочную дорогу, я так отчетливо увидела впереди Верочку, что чуть не закричала. А потом поняла, что она мне мерещится – можно сморгнуть ее, и все. Не является, как до этого – с болезненной реальностью, а просто мерещится.
– Дальше куда? – спросил таксист, притормозив.
Я осмотрелась. Мы доехали до конца проселочной дороги. Дальше в точности, как на карте, начиналась болотистая местность. Над этой болотистой местностью нависало серое болотистое небо, из которого сыпалась то ли мелкая крупа, то ли колючий дождик. Где-то там, за болотом, или внутри его течет река. Не для всех...