— Ирвин, я не собираюсь тащиться посреди ночи к пруду и, увязая по колено в грязи, собирать одуванчики. Даже и не надейся.
— Или, может быть, карпас похож на цикорий? — предположила Мари.
— А что, если положить редьку, — робко вставил Джеймс, отважившись вмешаться в ритуальные препирательства семьи Воршоу.
— Редьку! — воскликнула Айрин.
— Я знаю. — На губах Эмили промелькнула коварная улыбка. — Почему бы нам не положить немного кимчи? [29]
Все захохотали и согласно закивали головами. Из холодильника была извлечена кимча, хранившаяся в специальном герметично закрывающемся контейнере, и солидная порция ярко-красной остро пахнущей смеси заняла свое место на блюде для седера. Мне показалось, что пока все складывалось очень удачно. Потом я вспомнил, что это не имеет никакого значения — совсем скоро я перестану быть членом семьи Воршоу, а после того, как сообщу Эмили свою потрясающую новость, хорошее настроение и все надежды на счастливое будущее растают как дым.
— Что ж, начнем, пожалуй, — сказал Ирвин. — Джеймс, подай мне, пожалуйста, агады.
Он указал на стоящий у нас за спиной комод. Джеймс протянул руку и взял стопку тоненьких книжечек. Этими брошюрками Ирвин пользовался из года в год — подобные дешевые издания, написанные на корявом английском, раздают на улицах благотворительные организации; в нижнем углу каждой страницы красовался фирменный знак давно не существующей марки кофе. Ирвин достал из нагрудного кармана рубашки пластмассовый футляр, вынул из него очки и, водрузив их на нос, торжественно кашлянул. Мы раскрыли свои брошюрки, приготовившись в очередной раз отметить начало долгого путешествия через одну небольшую пустыню толпы бывших рабов, не отличавшихся особым благочестием и чистотой помыслов. Ирвин начал с чтения короткой вступительной молитвы, где речь шла о таких давно вышедших из моды и политически устаревших понятиях, как дружба, семья, чувство благодарности, дух свободы, справедливости и демократии. Джеймс в ужасе повернулся ко мне. Я показал ему, как следует обращаться с еврейскими книгами: перелистав его экземпляр «Агады», я добрался до того места, где, как считал Джеймс, книга кончается, и открыл страницу, помеченную цифрой 1, после чего склонил голову и стал слушать, поглядывая из-под очков на сидящих за столом людей. Все внимательно следили по тексту за выступлением Ирвина — все, кроме Деборы, которая даже не смотрела в раскрытую книгу. Я поймал ее взгляд, некоторое время она разглядывала меня с полным равнодушием, потом покосилась на Эмили и, опустив глаза, уткнулась в свою брошюрку.
— А теперь мы наполним вином первую чашу, — объявил Ирвин, покончив со вступительной молитвой. — Всего их будет четыре, — пояснил он, обращаясь к Джеймсу.
— Осторожно, — воскликнул Фил, — Джеймс уже выпил четыре стакана пива.
— Ему не обязательно пить все четыре чаши, — озабоченным тоном сказала Айрин. — Джеймс, тебе совсем не обязательно пить.
Я повернулся к Джеймсу:
— И правда, Джеймс, не стоит усердствовать.
— Ах, господин Учитель, какие мудрые слова, — съязвила Дебора. Она смотрела на Джеймса. — Слушай, что он говорит, этот парень плохому не научит.
— Дебби, — предостерегающим тоном произнесла Эмили. Мы подняли чаши с вином. Ирвин прочитал благословляющую молитву. Меня охватило чувство такой безмерной благодарности к жене, что я едва не расплакался. Неужели Эмили решила простить меня? А я? Неужели я собираюсь отвергнуть ее великодушный жест, это незаслуженное прощение? Густое вино горячей солоноватой струйкой потекло мне в рот. Уголком глаза я заметил, что Джеймс выпил свою чашу до дна.
— Отлично, — Ирвин поднялся из-за стола. — А теперь я должен совершить омовение рук.
— Я тоже хотела бы помыть руки, — сказала Мари.
Почему-то желание Мари помыть руки вызвало у Деборы сильнейшее раздражение.
— А мне казалось, что по правилам омовение совершает только папочка. Или я ошибаюсь? — притворно-невинным тоном спросила она.
— Помыть руки может любой из участников седера, — отчеканил Ирвин.
— Конечно, мы все можем вымыть руки, — подхватила Мари. Разговор все больше напоминал игру в шарады.
— Действительно, почему бы Мари не помыть руки? — спросила Айрин, строго посматривая на Дебору.
— Может быть, и тебе стоит помыть руки? — Фил выразительно подмигнул сестре. — Я не уверен, что на них не осталось коровьих какашек.
— Да пошел ты, — зашипела Дебора. — И прекрати подмигивать, ненавижу, когда ты подмигиваешь.
— А можно и мне помыть руки? — спросил Джеймс.
— Конечно, конечно, — воскликнула Айрин. Она с улыбкой проводила троицу, которая отправилась на кухню мыть руки. Мы услышали, как струя воды застучала по дну металлической мойки. Айрин повернулась к Деборе, улыбка медленно сползла с ее лица. — Ты очень милый человек, Дебора. Находиться в твоем обществе — одно удовольствие.
— Да-а уж, — протянул Фил. — Какая муха тебя укусила?
Дебора бросила на меня красноречивый взгляд. У меня на лице сама собой появилась вымученная улыбка.
— Что ж, замечательно. — Дебора вскочила со стула. Я подумал, что наш праздничный ужин закончится, не успев начаться. — В таком случае, я тоже отправляюсь мыть эти чертовы руки.
Эмили посмотрела на меня и страдальчески закатила глаза — дескать, не обращай внимания, сестричка, как всегда, невыносима. Я кивнул. Наш безмолвный обмен взглядами, в котором было столько взаимопонимания, заставил мое сердце болезненно сжаться. Когда любители омовений вернулись в гостиную, мы приступили ко второй части церемонии: обмакивая веточки петрушки в соленую воду, мы по очереди читали отрывки из «Агады», где рассказывалось о воссоединении еврейского народа, об их мечтах, заблуждениях и страданиях и о древних восточных традициях hors d'oeuvres [30] . Затем Ирвин потянулся к серебряной тарелочке, на которой лежали три лепешки из мацы, взял среднюю и, сломав ее пополам, завернул в полотняную салфетку.
— Ну, а теперь твоя очередь. — Ирвин так резко повернулся к Джеймсу, который, слегка приоткрыв рот, с восторгом следил за происходящим, что тот вздрогнул и отшатнулся.
— Что? — испуганно спросил Джеймс.
— Это называется афикоман [31] . — Ирвин постучал указательным пальцем по лежащему на столе свертку, его седые кустистые брови сурово сошлись на переносице. — И не пытайся его украсть.
Глаза Джеймса округлились.
— Нет-нет, что вы, — прошептал он.