— Не спеши, дочитай до конца. Вот увидишь, у тебя будет совсем другое впечатление.
Она снова промолчала, но все же заставила себя поднять глаза. У нее было лицо женщины, которая в последнюю минуту вдруг обнаружила, что ее честный и благородный жених на самом деле проходимец, все его документы поддельные, а рассказы о несметных богатствах — сплошное вранье. Она сдала свой билет и распаковала чемодан, и теперь ей лишь осталось сообщить, что их романтическое путешествие отменяется. На лице Ханны была написана жалость, и негодование, и суровая решимость свободолюбивой дочери далекого и прекрасного штата Юта. Не знаю, как далеко она успела продвинуться за вчерашний вечер и сегодняшнее утро, но сама мысль, что ей придется дочитать книгу до конца, показалась Ханне невыносимой.
— Ну ладно. — Я отвел глаза и неловко кашлянул — теперь настала моя очередь краснеть и смущаться. — Значит, ты не против, если мы воспользуемся твоей машиной?
— Конечно, пожалуйста, — жестким голосом произнесла Ханна и небрежно взмахнула рукой, — ключи на туалетном столике.
— Спасибо.
— Не за что. Вы уж, парни, постарайтесь там насчет Джеймса и больше не бросайте его одного.
— Мы постараемся, — пообещал я. — Можешь не сомневаться.
— Грэди…
Я обернулся. Она протянула мне рукопись, словно вернула обручальное кольцо. Я взял «Вундеркиндов» под мышку, сгреб лежащие на столике ключи и затопал вверх по лестнице.
* * *
Итак, мы с Крабтри отправились в наше последнее путешествие — в бар «Хай-хэт», своего рода маленькую столицу, расположенную на окраине некогда могущественной империи под названием «наша дружба», которая, пережив период расцвета, как и полагается любой империи, неминуемо приблизилась к своему упадку. Это было единственное место, куда мы могли отправиться, чтобы начать поиски Черного Призрака, этого злобного волосатого гоблина, сотворенного нами в один безумный вечер пятницы. По настоянию Крабтри он сам уселся за руль и теперь гнал машину на бешеной скорости. Он вел старенький «рено» Ханны как истинный француз — с элегантной небрежностью срезая углы и подпрыгивая на ухабах, словно между ним и автомобильчиком существовала невидимая связь, подобная таинственному взаимопониманию, которое существует между искусным наездником и умной лошадью. Крабтри был полон холодной решимости, она сосредоточилась в его устремленном вперед взгляде, в его тощих плечах и длинных пальцах, крепко сжимавших руль машины. Казалось, он наконец нашел верный путь и, выбравшись из тумана, изо всех сил греб веслом, направляя свою лодку подальше от края пропасти. Он больше не желал плыть по течению и не хотел оглядываться назад — мы слишком долго находились с ним в одной лодке и слишком долго блуждали в густом тумане.
Я видел, что, пока Крабтри мчался по улицам, он пытался просчитать все возможные варианты стратегии и тактики, мысленно прикидывая, какие нас могут подстерегать опасности и каков может быть исход нашего предприятия по спасению Джеймса Лира. Раньше я был бы счастлив видеть Крабтри полным энергии и радостного возбуждения, мы словно вернулись в дни нашей молодости, и мой друг вновь чертил свое имя на воде, и мы вновь неслись навстречу приключениям. Но каждый раз, когда мы останавливались под светофором, Крабтри косился в мою сторону, и его глаза становились пустыми, на лице проскальзывало мимолетное выражение недоверия и жалости, словно я был случайным попутчиком, которого он подобрал в дождливую ночь на обочине дороги где-нибудь между Зилсбургом и Палукавиллом, — направлявшегося в никуда человека в старом плаще, пропахшем дождем и дорогой. У меня было ощущение, что если наше сегодняшнее предприятие не увенчается успехом, следующий этап операции по спасению Джеймса Лира пройдет уже без меня.
Я сидел на своем пассажирском месте, смотрел на проносящиеся за окном приземистые кирпичные дома и чувствовал себя разбитым и никчемным. Я вновь и вновь тоскливо прокручивал в голове слова Ханны и тем не менее мечтал добраться до маленького пакетика с травкой, спрятанного в бардачке «гэлекси». Мы уже миновали половину пути, когда до меня наконец дошло, что я до сих пор сжимаю в руках толстую пачку бумаги. Рукопись лежала у меня на коленях, и я машинально теребил пальцами уголок первой страницы. Не удивительно, что Крабтри то и дело жалостливо косился в мою сторону; вероятно, у меня был ужасно несчастный вид, как у потрепанного жизнью фокусника, который сидит, прижимая к груди бумажный пакет, где хранится все его имущество: остроконечный колпак, поеденные молью разноцветные шарфики, замусоленная колода карт Таро и восторженные рекомендательные письма от старых герцогинь и покойных монархов. Я не собирался показывать рукопись Крабтри, но тем не менее она оказалась со мной в машине, однако и скрывать ее я тоже не собирался, и, хотя мне было ужасно стыдно, присутствие «Вундеркиндов», которые, словно спелая дыня, приятной тяжестью давили мне на колени, придавало мне некоторую уверенность. Никто из нас не проронил ни слова.
Витрины магазинов, расположенных вдоль Централ-авеню, были закрыты ставнями, на дверях висели замки. Прохожих на улицах не было, если не считать попавшейся нам навстречу группки девушек в полосатых лосинах и нескольких дам в широкополых шляпах, промелькнувших на ступенях методистской церкви. Крабтри свернул в переулок и притормозил у въезда на парковку «Хай-хэта», где два дня назад Черный Призрак, словно матадор, размахивающий мулетой перед мордой разъяренного быка, исполнял свой жуткий танец перед капотом «гэлекси». Мятые пластиковые стаканчики, какие-то клочья волос и обрывки перепачканной кетчупом вощеной бумаги, подгоняемые резкими порывами ветра, широким хороводом кружились по пустой парковке. Глухие жалюзи на окнах клуба были спущены, черная металлическая дверь заперта на замок. «Хай-хэт» выглядел так, как выглядит любой ночной клуб при свете дня: когда гаснут огни и стихает музыка, клуб превращается в унылое здание, похожее на фанерный ларек с надписью «Мороженое», одиноко стоящий на занесенной снегом дорожке парка.
— Ну, и что дальше? — спросил я.
— Ничего, — ответил Крабтри. Он выкрутил руль, собираясь развернуться. — Теперь поедем… эй, смотри-ка!
Я посмотрел. В конце переулка стояла красная спортивная машина. Она была припаркована под странным углом, словно водитель ужасно спешил и не удосужился подогнать машину к кромке тротуара. Это был один из тех современных японских автомобилей, которые своим модернистским дизайном вызывают неприятные ассоциации с обглоданным черепом летучей мыши.
— По-моему, это машина Карла Франклина, — сказал Крабтри.
— Что, если я пойду посмотрю?
— Великолепная идея, — согласился Крабтри.
Я положил «Вундеркиндов» на сиденье и вылез из машины. Крабтри взглянул на рукопись. В какой-то момент мне показалось, что он собирается взять ее. Но он отвернулся и полез в карман за сигаретами.
— Давай, шагай, — сказал Терри, до отказа вдавив зажигалку на приборной доске. — У нас не так много времени.
Я постучал по затемненному стеклу машины и замер. Дожидаясь ответа, я поглядывал на скомканную бумажную салфетку, увязшую в раскисшей от дождя земле. Много лет назад, когда «Хай-хэт» еще претендовал на звание элитарного джаз-клуба, вдоль парковки была посажена живая изгородь. Летом кустарник покрывался маленькими белыми цветами, однако цветы оказались слишком привлекательной мишенью для посетителей расположенного по соседству стрелкового клуба, и со временем от изгороди осталась лишь длинная полоса вспаханной земли. Цвет помады, которой была перепачкана салфетка, я определил как темно-карминный. Прошла целая минута, прежде чем я решился повернуть голову и взглянуть в сторону нашей машины. Я надеялся, что увижу Крабтри, склонившегося над моей рукописью. Мои надежды не оправдались. Он сидел, положив руки на руль, и, попыхивая сигаретой, хмуро наблюдал за мной. Я снова постучал по стеклу, на этот раз чуть сильнее, выждал секунду, снова взглянул на Крабтри и в недоумении пожал плечами. Он нетерпеливо взмахнул рукой, показывая, чтобы я возвращался. Я успел сделать пару шагов, когда у меня за спиной послышался какой-то шорох, и в то же мгновение лицо Крабтри вытянулось, глаза удивленно расширились. Я резко обернулся и уткнулся носом в обнаженную грудь мужчины. Грудь была безволосой, потной и устрашающе мускулистой. Я отметил красивый ровный цвет этой богатырской груди, напоминающий кусок свежей печенки. Скользнув взглядом по торсу Клемента, я опустил глаза и обнаружил, что он не только забыл надеть рубашку, но также не стал застегивать ширинку, предоставив мне возможность полюбоваться его красными шелковыми трусами. Мне не показалось, что мой ранний визит обрадовал хайхэтовского вышибалу.