— Хаос! — Крабтри опустил стекло и вдохнул полной грудью, как будто за окном пахло свежескошенной травой или соленым океанским ветром. — Полный бардак!
— Полнее не бывает, — согласился я, глядя на лежащие у меня на коленях жалкие останки «Вундеркиндов». Мне следовало бы, задыхаясь от восторга, приветствовать ворвавшийся в мою жизнь долгожданный хаос, который был противоположностью смерти, и добавить несколько строк в нашу общую летопись, сказав, что от Вернона Хардэппла несло чесноком и пивом. С того самого дня, когда я лет двадцать назад попал под очарование прозы Джека Керуака с его опасным благодушием, импрессионистской рассеянностью и романтикой бродяжничества, я всегда считал, а в глубине сердца искренне верил, что отчаянные эскапады, вроде спасения Джеймса Лира, заточенного в сыром подземелье, или поисков пропавшего жакета, очень полезны: они расширяют писательский кругозор, служат хорошей темой для разговора, а также развивают ум и закаляют душу. Я должен был с распростертыми объятиями встретить обрушившийся на меня Хаос, как человек, почувствовавший живительный ток крови в онемевших конечностях.
Вместо этого я пытался понять, как могло такое случиться, и оценить размер ущерба, нанесенного моим «Вундеркиндам». Как выяснилось, Крабтри удалось спасти ровно семь страниц. С одной стороны на них красовался рифленый узор — следы от крабтрибовских мокасин, другая сторона, та, которая прижималась к асфальту, была похожа на рябую поверхность баскетбольного мяча; от страницы под номером 37 осталось чуть больше половины. Две тысячи шестьсот одиннадцать страниц — семь лет моей жизни! — остались на заднем дворе магазина спортивных товаров, вместе с изуродованным «фордом» и покойным мистером Гроссманом, вернее, тремя четвертями его полуразложившегося тела. Точно акционер, склонившийся над своими ценными бумагами, которые после крушения биржи превратились в груду макулатуры, я перебирал онемевшими пальцами замусоленные страницы, которые еще час назад считались моим главным сокровищем и надеждой на будущее. Это были разрозненные страницы, не имевшие между собой никакой связи, кроме двух эпизодов, где по странному совпадению речь шла о родимом пятне на правой ягодице Хелены Вандер, по форме пятно напоминало ее родной штат Индиана.
Я откинулся на спинку сиденья, положил затылок на подголовник и закрыл глаза.
— Семь страниц, — пробормотал я, — точнее, шесть с половиной.
— Не расстраивайся, — сказал Крабтри. — У тебя наверняка есть копии.
Я молчал.
— Трипп?
— У меня остались черновики, — я печально вздохнул, — и несколько более ранних вариантов.
— Отлично. Ты все сможешь восстановить.
— Конечно. Возможно, новый вариант получится лучше старого.
— Вот именно. — Крабтри энергично закивал головой. — То же самое сказал Карлейль, помнишь, когда он потерял чемодан.
— Это был Маколей.
— Или Хемингуэй, когда Хедли [43] потеряла все его рассказы.
— Он так и не смог их восстановить.
— Неудачный пример, — сказал Крабтри. — Ну вот мы и приехали.
Мы свернули в буковую аллею, ведущую к Фаундер-Хилл, и въехали на территорию студенческого городка. Следуя моим указаниям, Крабтри подкатил к Арнинг-Холлу, где разместился факультет английской литературы. Мы припарковались на факультетской стоянке. Крабтри выбрал место, возле которого висела табличка с именем нашего диккенсоведа. Он деловито взглянул на часы и уверенным жестом пригладил свои длинные волосы. До начала торжественной церемонии закрытия Праздника Слова оставалось еще полчаса — у нашего иллюзиониста было целых тридцать минут, чтобы подготовить свой волшебный ящик с двойным дном и спрятать в рукаве нескольких кроликов, которых он в нужный момент выдернет за уши и продемонстрирует потрясенному Вальтеру Гаскеллу. Он подхватил лежащий на заднем сиденье черный атласный жакет — маленький ключик, которым Крабтри отопрет двери темницы Джеймса Лира, — затем выбрался из машины, застегнул пуговицы двубортного пиджака, одернул манжеты рубашки и слегка повел шеей. Крабтри закурил очередную ментоловую сигарету и выдохнул жиденькую струйку дыма.
— Хочешь пойти со мной?
— Не уверен.
Терри нагнулся и заглянул в машину. Он окинул меня быстрым взглядом, однако в нем не было ни удивления, ни тревоги. Крабтри смотрел на меня, как актер, который перед выходом на сцену проверяет, в порядке ли костюм его партнера. Он вытянул руку и указательным пальцем поправил очки у меня на переносице.
— Трипп, ты в порядке?
— В полном. Эй, Крабтри, скажи, если я не прав, но мне почему-то показалось, что ты не собираешься издавать мою книгу. Или я ошибаюсь?
— Ты ошибаешься. Послушай, Грэди, я не хочу, чтобы ты думал, что… — Он замолчал. Мне было больно смотреть, как он мучается, не в силах решить, о чем мне не следует думать. — Но, возможно… — Крабтри скосил глаз на лежащие у меня на коленях испачканные страницы, — возможно, это даже к лучшему. Не знаю, как объяснить… — Он снова запнулся.
— Что-то вроде знака свыше? Ты это имеешь в виду?
— Да, пожалуй.
— Сомневаюсь. Знаки свыше редко бывают настолько прямолинейными.
— Серьезно? Ну ладно, тебе виднее. — Он выпрямился и одернул лацканы пиджака. — Пожелай мне удачи.
— Удачи.
Он захлопнул дверцу. Я остался сидеть, уставившись в лобовое стекло.
— Значит, ты все еще хочешь быть моим редактором? — спросил я равнодушным и, как мне хотелось надеяться, ироничным голосом.
Крабтри заглянул в приоткрытое окно.
— Грэди, дай мне небольшую передышку. — В его голосе слышалось нетерпение. — А ты сам как думаешь?
— Думаю, что хочешь.
— Угадал.
— Будем считать, что я тебе поверил. — Я не верил ему.
— Будем считать. — Крабтри смотрел на меня сквозь приоткрытое окно. Он вдруг стал похож на того тощего нескладного юношу, с которым я познакомился двадцать лет назад. — Наверное, тебе действительно лучше остаться здесь.
— Наверное. — Мне стало невыносимо горько, но ничего другого я ответить не мог.
Донкихотство — понятие, лежащее в основе любой мужской дружбы, она существует до тех пор, пока друг сохраняет способность откликнуться на боевой призыв друга и, начистив дырявый шлем, взгромоздиться на старого осла, чтобы последовать за своим Дон Кихотом в поисках призрачной славы и сомнительных приключений. Ни разу за двадцать лет нашей дружбы я не отказывался следовать за Крабтри, я всегда был готов разделить с ним позор поражения и стать свидетелем его побед. Я очень хотел пойти вместе с ним. Но я боялся, и не только того, что мне придется рассказать Вальтеру Гаскеллу, какую роль я играл в убийстве Доктора Ди, а также объяснить, каким образом мне стала известна комбинация цифр его кодового замка. Я более-менее представлял, что и как надо сказать Вальтеру. Но если в результате всех разбирательств возникнет вопрос об исключении Джеймса Лира, то я бы предпочел, чтобы ответственность за это решение целиком и полностью лежала на ректоре. Я знал, что Сара тоже будет присутствовать на собрании, однако не имел ни малейшего понятия, что я мог бы сказать ей и тому маленькому головастику, который шевелится у нее в утробе. Я уставился на грязную страницу с замысловатым номером «765б» и сказал куда-то в воротник рубашки: