Бобби Блейден, питчер «Энджелс», подал мяч низко и далеко, но у Дженнифер Т. руки были длинные и она любила дальние подачи. Она взмахнула своей тонкой битой и снова послала мяч через голову шорт-стопа на левую сторону. Левый игрок перехватил мяч и ловко передал его игроку у второй базы, но когда пыль улеглась, Дженнифер Т. была уже в безопасности.
— Вот оно, парень, — сказал старик. — Готовься.
Этан снова обернулся, чтобы выразить взглядом то, что он думает о надоедливых болельщиках, но за ограждением, как ни странно, никого не оказалось. Бита снова хлопнула по мячу, и все игроки «Рустерс» вместе с родителями дружно взревели. Дженнифер Т. явно удалось переломить игру. Сингл Троя Кнейдела позволил ей заработать очко, после чего, как позднее выразился мистер Фельд, у Бобби Блейдена «отвалились колеса». Игроки «Рустерс» выходили отбивать один за другим. Дженнифер Т., когда снова пришла ее очередь, заработала прогулку и украла вторую базу. Когда на Кайле Олафсоне случился наконец третий аут, «Рустерс» вел со счетом 7:2.
— Мистер Уигнатт, станьте у третьей базы, — гаркнул мистер Олафсон. Он раскраснелся, и его светлые глаза приобрели слегка безумное выражение. Перевеса в пять очков команда «Рустерс» добилась впервые за весь сезон.
— Папа, ведь это я третий, — возразил Кайл.
— Третий-то ты третий, вот только в чем? Присядь, сынок — ты в ауте. Давай, Уигнатт, выноси свою искусственную задницу на поле. — Мистер Олафсон подтолкнул Тора к третьей базе, но взглянул на Этана и заколебался. — И это… загрузи свою полевую программу.
— Есть, сэр, — бодро ответил Тор.
У Этана забилось сердце. Что, если «Рустерс» удержит свой перевес? И добавит к счету еще несколько ранов? Если мистер Олафсон со спокойной душой вводит Тора в игру с разницей в пять очков, сколько очков понадобится ему, чтобы ввести Этана? Этан ничуть не сомневался в своей способности свести на нет преимущество в шесть, семь и даже восемь очков.
Его опасения крепли при каждом взгляде на трибуну, где сидел его отец с широченной улыбкой на лице. В своей половине пятого иннинга они добавили к счету еще два рана, и Этан начал тихо паниковать. Мистер Олафсон то и дело посматривал в его сторону. За два иннинга до конца игры «Энджелс» ввела нового питчера, и Дженнифер Т. снова вышла отбивать. На этот раз она впечатала мягкий драйв глубоко в траву на левой стороне и в мгновение ока домчалась до базы. Еще два рана — и счет стал 11:2. Этан снова бросил взгляд на трибуну и увидел, что странный старичок сидит теперь рядом с мистером Фельдом и смотрит не на поле, как все нормальные болельщики, а прямо на него, Этана. Старичок кивнул ему, сжал кулаки так, точно держал в руках биту, и взмахнул этой воображаемой битой. Потом указал на Этана пальцем и ухмыльнулся. Этан отвел глаза, и его взгляд, обойдя поле и автостоянку, перешел на опушку леса. Там на поваленной березе мелькнуло что-то рыжее с пушистым хвостом.
Этан, сам себе удивляясь, пробурчал непонятно в чей адрес, что ему срочно надо в туалет, — а потом, не задумываясь и не оглядываясь назад, устремился в лес за бушменчиком.
Поле Джока Мак-Дугала занимает только нижнюю часть Зуба — ту, где Зуб смыкается с кабаньей челюстью. Весь остаток длинного зубчатого мыса занимает лес, пятьсот акров высоких берез — бумажных берез, по определению мистера Фельда. Еще, как объяснил Этану отец, их называют челночными: из внутренних слоев их коры индейцы строили свои каноэ, а тонкую белую бересту использовали для письма и рисования. В дождливые зимние дни, когда березы стоят голые, березняк на самом конце Клэм-Айленда кажется неуютным, призрачным — и даже в такой вот ясный летний день, когда деревья покрыты зеленой листвой, шорох в его кронах и белые стволы создают особую, таинственную атмосферу. Деревья плотным кольцом окружают бейсбольное поле, автостоянку и травянистый склон с флагштоком, где устраиваются свадебные приемы. Они стоят рядами, как зрители, за самой зеленой изгородью внешнего поля. Каждый мяч, ушедший в лес, считается хоум-раном и пропадает там навсегда.
Этан пробежал через стоянку и перескочил через дерево, где мелькнул рыжий хвост. Прямо оттуда начиналась тропинка на северную сторону Зуба. Сначала Этан бежал по ней, надеясь увидеть в лесу бушменчика, но потом слабый зеленый свет, проникающий сквозь листву, стал давить на него, опутывая его тенями. Этан перешел на трусцу, а потом и на шаг, все время прислушиваясь к какому-то мягкому, ритмичному звуку. Сначала он говорил себе, что это его собственное дыхание, после сообразил, что это, должно быть, волны, набегающие на берег Саммерленда. Именно туда и вела тропинка — на берег, к Хотел-бич. Туда любили ходить в основном подростки, но Этан с отцом тоже побывали там как-то раз. Во время устричного бума там было что-то вроде курорта, который так и назывался: Саммерленд. На пляже до сих пор можно видеть руины пляжных кабинок, полуразрушенный танцевальный зал и скелет старого пирса.
Теперь это место представлялось Этану самым что ни на есть подходящим. Он пересидит там пару часов, мучаясь сознанием своего позора и ненавидя себя самого, а когда его найдет полиция, отец уже так разволнуется, что забудет и простит ему и его трусость, и его провал в качестве бейсболиста. Он поймет наконец, сколько огорчений и страхов приносит Этану эта игра. «Как же я раньше не догадывался? — скажет он. — Конечно, ты можешь уйти из команды, сынок, о чем разговор. Я ведь хотел как лучше».
Дойдя до Хотел-бич, Этан начал прямо-таки упиваться своими переживаниями, а про бушменчика и думать забыл. Лес кончился, и Этан вышел на пляж. Плотный песок поскрипывал под ногами. Этан сел на большую суковатую корягу, где они с отцом завтракали в свой первый приход сюда. Это была громадная коряга, обломок какого-то древнего, реликтового дерева. Этан внезапно ощутил холодное дуновение ветра, которого прежде не замечал, и увидел тучи, идущие на остров с Олимпийского хребта, а потом услышал голоса. Он юркнул обратно в лес и стал прислушиваться. Голоса были мужские и показались Этану какими-то недобрыми, даже враждебными. Пригнувшись, он осторожно пробрался к разрушенным кабинкам.
Рядом с танцзалом стоял большой «рейнджровер» с надписью «Трасформ Пропертиз». Четверо мужчин в деловых костюмах рассматривали на его капоте какие-то планы. Несмотря на ясный солнечный день, они все надели поверх костюмов ярко-желтые дождевики и прорезиненные сапоги с металлическими носами. Ничего, казалось бы, такого — ну, стоят себе люди в дождевиках и при галстуках, — но Этан сразу почувствовал, что они затевают недоброе.
Мужчины о чем-то спорили. Один из них, указав на землю, взмахнул руками и достал из багажника лопату. Под неодобрительными взглядами трех остальных он отошел к танцзалу, сильно заросшему лесом за последние сорок лет, снова ткнул пальцем вниз, как будто самый веский его довод заключался именно там, и вогнал лопату в ковер из травы и желтых цветков.
У самого локтя Этана раздался горестный, тяжкий, протяжный вздох — так вздыхают люди, когда то, чего они боялись больше всего, наконец осуществляется. Этан услышал это яснее некуда и оглянулся, но позади никого не было. Волоски на руках и на затылке Этана поднялись дыбом. Холодный ветер вонзался в него, как край лопаты. Человек с заступом, вскрикнув, схватился за шею, и что-то — похоже, галька — упало в траву позади него. Этан поднял глаза и увидел на ветке ближней березы рыжего зверька с насмешливыми глазами, куда больше похожего на лису, чем на бушменчика, — и все-таки это была не лиса. Во-первых, у него были руки, как у енота, и в одной из них зверек держал рогатку. Во-вторых, лицо у него было совершенно человеческое, хотя и заостренное по-лисьи. Усатое и длинноухое, оно выражало веселое удовлетворение. Увидев Этана, зверек отсалютовал ему рогаткой, потом посерьезнел, шмыгнул вниз по стволу и был таков.