— «Десять новелл ужаса», — прочитал я вслух.
— Я тут перечитываю великого Пи, — произнес он, набив полный рот сыра. — Когда-то я от него тащился. А еще я думал, что в прошлой жизни был им. — Он приподнял гладкую челку, чтобы продемонстрировать мне мраморно-бледное чело По. — Ф-фух! Вот что я тебе скажу, Бехштейн, — начал он, подцепляя пальцем еще одну оливку и мастерски выстреливая ею прямо себе в рот. — Дьявольский Карл Пуники оказался путевым мужиком. Смеется он, правда, натужно, и денег тратит многовато, и по спине меня треплет слишком часто, но работать с ним можно.
— Как работать?
— Боюсь тебе сказать.
— Ох.
— Так что ты натворил прошлой ночью? — спросил он, кося глазом на помятое письмо в моих руках.
Я посмотрел на него. Он бормотал и жевал одновременно, не останавливаясь, чтобы проглотить пищу. Мне показалось, что он под кайфом. Обычная сосудистая сеточка на его лице, под глазами и на носу, стала еще заметнее. Розовые глазные белки, грязные волосы. С одной стороны, мне очень хотелось все ему рассказать, но меня останавливала его отстраненность от событий, его совместные делишки с Карлом Пуники, которые были явно хуже того, что он делал для Фрэнки Бризи. К тому же я боялся, что он станет надо мной смеяться или, того хуже, разозлится. Действительно, что же я натворил прошлой ночью!
— Да, я под кайфом и пью весь день напролет. Я с трудом держусь на ногах, — буркнул он. — Ясно?
— Так ты пришел потому, что в твоем холодильнике закончилась еда?
— Точно.
— А…
— Дурило. Я не поэтому пришел. Я пришел пообщаться.
— Правда?
— Конечно. — Он протянул руку и похлопал меня по бедру. Потом выдернул письмо из моих вялых пальцев. — Плохие новости?
— Не знаю. Все так запуталось.
— Можно?
— Нет. Брось, Кливленд. — Я потянулся за письмом, но Кливленд поднял листки над головой, так что мне их было не достать. — Не может быть, чтобы ты работал на этого урода Пуники. Мне нехорошо, да и тебе не лучше…
— Я в порядке. Послушай, Бехштейн, ты расстроен, у тебя что-то случилось. На, держи. — Он протянул мне письмо, похлопав им по моему колену. — Может, расскажешь хотя бы часть того, что там понаписано?
Маленькая соседка снова и снова играла Бетховена. Лицо Кливленда приняло очень искреннее, хотя и утомленное выражение. От привычной насмешливости остался лишь легкий след.
— Это письмо с требованием выкупа, так? Она взяла саму себя в заложницы. «Дорогой Арт», — проговорил он, закусив губу словно бы в задумчивости и закатывая глаза. — Э… «Оставь Артура в немаркированном бумажном пакете в камере хранения на станции Грейхаунд, ячейка тридцать восемь, или мы никогда больше не встретимся». Так?
— А-а, держи! — решился я.
Он читал фиолетовое послание Флокс очень медленно, будто бы не понимал, о чем там речь, а я прислушивался к музыке за стеной и смотрел на тонкую серебристую пушинку, которая прилипла к паутине и крутилась на ветру, как колесо на конце крохотной привязи. Я ждал, когда Кливленд скомкает письмо и бросит его на землю или вскочит, плюнет мне на голову и, как все остальные, покинет мою жизнь навсегда. Я все испортил.
Через пару минут Кливленд поднял свою огромную башку и, ухмыльнувшись, посмотрел на меня.
— Ах ты распутник!
Я хмыкнул, хотя это больше походило на всхлипывание.
— Брось, крошка. Она это не всерьез. Тут все сплошная чепуха. То она говорит, что с ней никто так не поступал, то жалуется, что это происходит с ней все время. На нервах просто играет.
— Она не хочет меня видеть, и не захочет никогда.
— Фигня. — Он небрежно сложил письмо и сунул обратно в растерзанный конверт. — Внешне кажется, что она с тобой порвала, но на самом деле она просто объявляет тебе хренов ультиматум. Обычное дело. «Ты меня больше никогда не увидишь. Никогда. Если только…» Джейн все время шлет мне такие письма. Регулярно. Расслабься. Если хочешь, позвони ей сегодня, — закончил он, собирая сырные крошки, упавшие на куртку. — Если!
Мы еще немного посидели, избегая разговора об Артуре.
— Кливленд, — начал я наконец.
— Ну, в общем, я не удивлен.
— Не удивлен?
— Это должно было произойти. А она забавно загнула в письме — про то, что сюрприз подбирается «со спины». Ха-ха! Эх ты, Бехштейн, дурень. Чего ревешь? Хватит, прекрати. Ненавижу слезы. Рассказывай, что там случилось.
И я очень коротко описал ему события предыдущего вечера.
— Он сказал, чтобы я больше не беспокоился на его счет.
Кливленд усмехнулся:
— К этому заявлению тоже пристегнуто большое «если». Они просто оба пошли ва-банк. Хватит реветь. Черт возьми! — Он полез в карман куртки и достал скомканную и разлохматившуюся бумажную салфетку. — На. Черт! Никого ты не потерял. Тебе только придется выбирать, один или другой. Ты готов?
— Да, наверное. — Я почувствовал облегчение. Голова начала проясняться, даже боль утихла. И все это под тяжестью грубоватого внимания Кливленда. — Спасибо, — сказал я. — Прости. Я еще расстроился, когда ты сказал, что работаешь на Пуники.
— Я работаю вместе с ним, Бехштейн. У нас с Дьявольским Пуном есть особая договоренность. И плакать тут не о чем, боже упаси. Меня посвящают в одну из самых древних и уважаемых профессий. Я учусь кое-чему очень полезному. Ладно, давай отвлекись на минутку и послушай.
— Знаю, знаю, забудь Артура навсегда и звони Флокс…
— Ты можешь оказаться в объятиях Флокс или Дайаны Росс, если захочешь, в течение часа. Правда. Только сдается мне, в этом случае тебе придется действительно забыть об Артуре. Или наоборот.
Он снова взял в руки конверт и стал задумчиво похлопывать им по тыльной стороне руки.
— Так кого ты любишь? Флокс или Артура? Я хочу сказать, кого ты любишь больше?
— Не знаю. Обоих люблю одинаково, — рассеянно произнес я.
— Ответ неверный, — покачал головой Кливленд. — Попробуй еще раз.
Я понял, что он прав. Мои чувства к Флокс, которые я привык считать любовью, отличались от той любви, что я питал к Артуру. Я подумал о ее чистом широком лбе, о ворохе немыслимых юбок в шкафу, об ароматах ее спальни, а когда эти мысли не приблизили меня к решению, обратился мыслями к ее нежности и заботливости, к тому, как открыто и верно она любит меня. Мне подумалось, что я не должен бы вот так ломать голову. Между мной и Флокс стояло нечто (может быть, я сам), что превращало любовь к ней в постоянное, непрекращающееся усилие. Флокс для меня была объемистым собранием маленьких ярких деталей, которые я тщился удержать в уме, в определенном порядке, постоянно повторяя некий перечень, потому что стоило мне забыть какую-то мелочь, улыбку или выражение, как весь образ рассылался на части. Я выучил свою девушку наизусть.