— Я-то нет!.. Зато ты знаком с человеком, который мог бы оказаться нам весьма и весьма полезным!
— Не понимаю, кого ты имеешь в виду?
— Твою гадалку!
— Она смотрит в будущее! А вовсе не в прошлое.
— Для таких женщин, как она, прошлое всегда имеет значение, а твоя прорицательница к тому же еще и еврейка. Для евреев же память о прошедших веках священна. Кроме того, она предупредила тебя о том, что тебе угрожает опасность…
— Я, кажется, уже высказал тебе все, что думаю на этот счет.
— Может быть, и так, синьор Казанова! Но не мог бы ты хоть ненадолго забыть о своей царственной особе? Опасность скорее всего реальна, потому что, кроме нас, есть другие люди, которые ищут изумруды. Если она и впрямь что-то знает или что-то заметила в тебе, это может оказаться интересным.
— А если она ничего такого не увидела? Если я был прав?
— Ну, так ты напустишь на себя добродетельный вид, скажешь ей, что ты — верный муж, потреплешь барышню по щечке и отправишься восвояси. Вот так, ничего сложного, и я думаю, что попытаться все-таки стоит.
— Ты прав. У нас не остается выбора. Я пойду к ней сегодня же ночью…
— …а я подожду тебя в машине и буду поглядывать, что делается в окрестностях ее дома.
— Только сначала мы попробуем сделать еще одну вещь.
Покинув Топкапы-Сарай, они отправились на Большой Базар, где собрались представители всех корпораций, в особенности — ювелиры, торговцы драгоценностями и антиквары. Морозини по опыту знал, что иногда удается — при условии, что ты по-настоящему разбираешься в этом! — откопать там совершенно удивительные находки, а иногда и получить очень ценные сведения. Сверившись со своей записной книжкой, Морозини без труда отыскал посреди огромного крытого рынка, весьма живописного под стрельчатыми сводами, лавочку торговца, специализирующегося на старинных драгоценностях: она была, вне всяких сомнений, самой красивой из всех, но в то же время и самой скромной и наименее посещаемой. Дверь не была распахнута настежь, как у других, а в витрине, затянутой черным бархатом, была выставлена всего лишь одна вещь: на этот раз старинный женский пояс, составленный из широких колец, украшенных чеканкой и россыпью бирюзы, жемчуга и оливинов восхитительного светло-зеленого оттенка. На звонок вышел служитель. После того как Морозини назвал себя, он проводил гостей в рабочий кабинет со сводчатым потолком, где их встретил человек лет пятидесяти, дородный и одетый примерно так же, как Осман-ага, с той разницей, что его одежда была из тонкого черного сукна и сшита у хорошего портного. Лицо хозяина лавки, разумеется, тоже украшали усы, но скорее монгольского типа. Ювелир, которого звали Ибрагимом Фахзи, встретил венецианского собрата и его спутника с той изысканной вежливостью, какой отличаются восточные люди, если им удается избежать поэтических излишеств, но при этом ухитрился не утратить деловой хватки:
— Я не знал, что вы прибыли в наш город, и, по-моему, вы здесь впервые. Тем не менее я не слышал ни об одном аукционе, который мог бы привлечь внимание наших друзей с Запада…
— По той простой причине, что в ближайшее время ничего такого и не предвидится. Мы с моим другом Видаль-Пеликорном предприняли это путешествие с двойной целью: не только ради своих исследований, но и ради удовольствия открыть для себя прекрасный, завораживающий город, дышащий историей.
Фахзи хлопнул в ладоши, и тотчас появился поднос с традиционным кофе. Слуга поставил его на низкий столик и удалился.
— Кто-кто, а я не стану протестовать, когда наш царственный город называют прекраснейшим, я очень люблю слушать похвалы его красоте. Но не покажусь ли я вам нескромным, если спрошу о предмете ваших исследований?
— Разумеется, драгоценности. Когда тобой владеет такая страсть, она уже не проходит. Собственно говоря, мы с моим другом пишем книгу. Нас особенно интересуют пропавшие драгоценности, которым выпало сыграть важную роль в истории народов. Например, знаменитое ожерелье французской королевы Марии-Антуанетты… Хотя похитители разделили его на части, нам все же удалось отыскать какие-то следы. Или изумруд, который Птолемей подарил римлянину Лукуллу, с выгравированным на нем его портретом… А еще «Три брата» — прославленные рубины, которые носил на шляпе Карл Смелый, герцог Бургундии.
— Очень интересно! И вы думаете, что сумеете все это отыскать? Даже сами камни? Правда, ходят слухи, будто вам удалось найти знаменитую пектораль Иерусалимского Первосвященника…
Мало ли что рассказывают, — отозвался Морозини, неприятно удивленный тем, что столь тщательно оберегаемый секрет стал широко известен, и не намеренный распространяться на эту тему. — И вы не можете не знать, что в любом, кто занимается нашим ремеслом, рядом с коллекционером дремлет сыщик. Нет лучшего развлечения, чем идти по следу, — прибавил он несколько легкомысленным тоном, чтобы турок не догадался о том, насколько в действительности серьезны его поиски…
— И след ведет сюда, в Константинополь? В нашей истории нет ни одной из тех, так сказать, знаменитых драгоценностей, чьи приключения стали известны всему свету и с которыми нередко связываются различные суеверия.
Морозини пожал плечами.
— Не столько суеверия, сколько знаменитые проклятия. Вы, может быть, в них не верите, и вы правы, поскольку их породила лишь человеческая алчность. Тем не менее мы слышали о древних камнях, пропавших из сокровищницы султанов и называемых «проклятыми камнями»…
Широкая физиономия ювелира, казалось, внезапно превратилась в восковую маску.
— От кого вы о них слышали?
— О, это не имеет ни малейшего значения! — небрежно отозвался Альдо. — От одного приятеля-турка, с которым я встретился в Париже.
— И… этот друг больше ничего вам о них не рассказал?
— Право, нет. Разве что… Ах да, что, начиная с XV века, их якобы больше никто не видел. Один французский путешественник любовался ими, когда они украшали грудь султана…
Ибрагим Фахзи расхохотался, и его смех показался Адальберу, молча за ним наблюдавшему, несколько натянутым.
— А-а, старая легенда о смерти отца Мехмеда II, якобы отравленного из-за пары изумрудов? Детские сказки! Просто смешно. И не думайте за это ухватиться! Вашей книге это ничего не даст, может только вызвать недоверие у читателей.
— Легенда? Ну и что же? — мягко повторил за ним Морозини. — Мне всегда казалось, что у истоков легенды зачастую можно отыскать истину.
— Только не в этом случае! И я даже не смогу как следует пересказать вам эти бредни. А что вы скажете о поясе, который я выставил в своей витрине?
Альдо понял, что тема закрыта, похвалил, как только мог, украшение, о котором шла речь, и гости расстались с хозяином ювелирной лавки, по крайней мере внешне, наилучшими друзьями.
— И все-таки этот заговор молчания выглядит более чем странно! Осман-ага выходит из себя, стоило только заговорить об изумрудах, а Ибрагим Фахзи, едва речь коснулась пустой, по его же словам, легенды, начинает принужденно смеяться. Что, по-твоему, это означает?