Да вы что, в самом деле? Но не мешало бы вам знать, что я тоже достаточно важная особа, у меня княжеский титул, я эксперт по драгоценностям с мировым именем, известный коллекционер. И я требую, чтобы по крайней мере консул был поставлен об этом в известность. Он сделает все необходимое…
Селим-бей поднялся:
— Но ему уже сообщили, и я не думаю, чтобы он захотел в это вмешиваться. Так что незачем напускать на себя важный вид, сударь! Здесь вы — всего лишь убийца, обвиняемый в грязном преступлении. И судить вас будут именно по этой причине…
Альдо потребовалось призвать на помощь все свои душевные силы для того, чтобы, вновь оказавшись в своем каменном мешке, не впасть в отчаяние. Он чувствовал, что запутался в какой-то паутине, и никак не мог понять ни того, откуда тянутся невидимые нити, из которых она была сплетена, ни того, как он может оттуда выбраться.
Этот Селим-бей выбирал из его ответов только то, что лило воду на его мельницу, и был твердо намерен вращать ее в соответствии со своими инструкциями или с полученными им от кого-то указаниями. Кроме мучительной тоски и тревоги, Морозини терзала еще и та картина, которую ему только что описали: Саломея, это прекраснейшее творение природы, лежащая с перерезанным горлом в луже собственной крови!.. Ему невыносима была мысль о том, что ее убили из-за него, может быть, только для того, чтобы привести его туда, где теперь он оказался, но даже об этом думать было не так нестерпимо, как о Лизе! Лиза, его бесценная и обожаемая Лиза, которую он больше никогда не увидит! Завтра или, может быть, через три дня, через неделю, утром или посреди ночи он умрет здесь, в этой грязной дыре, или же во дворе тюрьмы, и никто даже не узнает, что с ним случилось. Тоталитарные режимы так хорошо умеют избавляться от тех, кто им мешает! И тут Альдо задумался о том, стоит ли, в самом деле, обращаться к итальянскому послу? Он знал, что в Риме на него давно уже поглядывают косо, несмотря на то что королева дружила с его матерью: дело в том, что истинным хозяином страны был теперь не король Виктор-Эммануил, а Бенито Муссолини, и для назначенного им дипломата имя князя Морозини ничего не значило. В конце концов узник всерьез пришел к выводу, что ему остается лишь совершить последний достойный его самого и его семьи поступок: умереть с поднятой головой, не утратив ни своей обычной гордости, ни привычной элегантности, пусть даже никто никогда не узнает о его достойном поведении.
А время между тем продолжало идти: день закончился, наступила ночь, и снова день, и снова ночь… И никаких перемен!.. Снова его обступило душное, тоскливое молчание…
Но вдруг, в час, когда все кругом казалось погруженным в сон, дверь камеры отворилась, впустив свет электрического фонарика. В камеру вошли двое, и сердце у Альдо забилось быстрее: должно быть, они пришли за ним, чтобы ночью вынести приговор и тайно казнить? В таком случае, несмотря на свой жалкий вид и на то, что он дрожал от холода, он должен был собраться с силами: ему предстояло показать, каким человеком он был и намерен оставаться до последней минуты. И он встал, сохраняя ледяное спокойствие, выпрямился, и с некоторым высокомерием, которое решил проявить перед лицом уготованной ему смерти, произнес:
— Вы пришли за мной, господа?
— Нет-нет, — ответил голос, который ему уже доводилось где-то прежде слышать. — Я пришел для того, чтобы поговорить с вами…
Только тогда луч света выхватил из темноты хитрое лицо Ибрагима Фахзи, владельца лавочки с Большого Базара. Конечно, это было полной неожиданностью для Морозини, но он ничем не выдал своего удивления.
— Я не знал, — только и произнес князь как можно сдержаннее, — что у вас свободный доступ в тюрьмы вашего города.
— Не сказать, чтобы столь уж свободный, но при наличии денег можно без большого труда добиться всего, чего пожелаешь…
— Однако мне тем не менее представлялось, что теперь порядок в вашей стране блюдется достаточно строго. Ваше правительство заботится об этом.
— Так и есть, но до него отсюда пятьсот километров. А мне непременно надо было с вами поговорить.
Ибрагим Фахзи жестом приказал тюремщику удалиться, и тот повиновался, бросив на ходу несколько слов, должно быть, указывая, каким временем располагает посетитель, потому что ювелир в ответ кивнул.
— Что ж, слушаю вас, — вздохнул Морозини. — Как-никак, а все же время быстрее пройдет…
— Может быть, вам и это не помешает? — спросил Фахзи, вытаскивая из кармана дорожную фляжку. — Это превосходный коньяк, который поможет вам согреться. А то здесь прямо зуб на зуб не попадает…
— Я предпочел бы бутерброд или чашку горячего кофе. Алкоголь не так уж хорош на пустой желудок…
— Вас что, не кормят?
— Взгляните сами! — ответил Альдо, показывая кусок хлеба, от которого он откусил лишь нетронутую плесенью часть. — Наверное, у вас в Турции принято морить подозреваемых голодом, чтобы добиться от них признаний?
— Мне очень жаль, и, поверьте, я сделаю все, что нужно для того, чтобы с вами получше обращались. Если только вы все же решите здесь остаться.
— А разве от меня зависит, гостить ли мне в этом «отеле» и дальше?
— Возможно…
— В таком случае давайте поскорее покинем этот приют! Я уже вполне насладился пребыванием здесь.
— Не так быстро! Но вы действительно могли бы в ближайшее время выйти на свободу, если бы повели себя благоразумно.
Морозини всегда терпеть не мог крутиться вокруг да около — как в повседневной жизни, так и в делах.
— Нельзя ли немного пояснее? Что все это означает?
— Что я располагаю достаточным влиянием для того, чтобы ваше дело рассматривалось более серьезно и чтобы полиция захотела заняться поисками настоящего убийцы. А она этого делать не собирается, потому что у нее и без того есть вполне подходящий человек на эту роль…
— Подходящий? А как же насчет правосудия?
— О, это!
Жест, сопровождавший короткое восклицание ювелира, был куда более красноречивым, чем слова.
— Понятно! В таком случае объясните мне, пожалуйста, что подразумевается в моем случае под благоразумным поведением?
— Вам следовало бы поделиться со мной теми сведениями, которые сообщила вам ясновидящая.
Впервые за долгое время на лице Морозини появилась насмешливая и вместе с тем беспечная улыбка.
— Вы хотите знать, что ждет меня в будущем? До чего трогательно!
— Момент для шуток выбран неудачно. Я хочу знать, что она рассказала вам об изумрудах…
— Каких изумрудах?
— Не прикидывайтесь наивным: тех самых, которые называют проклятыми камнями…
— …и которые очень не хотелось бы вновь увидеть вашему правительству, но на которые вам очень хотелось бы наложить руку?