— Не причинять ей вреда? — с горечью переспросил Альдо. — Вы, наверное, ничего не знаете о том, как эти же самые люди убили набатеянку Кипрос, несмотря на то что она была дочерью их хозяина?
Но молодая женщина не успела ответить. Заметив, что охранявшие его полицейские с живейшим интересом прислушиваются к спору, Эзекиель выбежал на террасу и, опершись на перила руками, закованными в наручники, выпрыгнул в сад…
— Бегите за ним, стадо идиотов! — взревел капитан и, подбежав к перилам, стал судорожно обшаривать взглядом темноту ночи, ставшую еще более непроницаемой оттого, что луна теперь скрылась за тучами. — И приведите его назад, или вам не поздоровится!
Трое полицейских, в свою очередь перепрыгнув через перила, тоже растворились в ночи, но их начальник, взбешенный этим внезапным побегом, никак не мог успокоиться. Вернувшись в библиотеку, которая теперь казалась ему ненадежной и опасной территорией, он попытался обрести более твердую почву под ногами.
— Ну все, с меня хватит! — заявил он. — Ваши истории становятся все более запутанными, и я намерен со всем этим покончить. Мисс, вы арестованы именем короля, а остальные пойдут со мной… чтобы я мог допросить их в моем кабинете…
— Вы и меня собираетесь арестовать? — поинтересовался сэр Перси.
Офицер несколько мгновений задумчиво разглядывал парализованного старика.
— Вас пока нет, но вы должны, сэр, оставаться в моем распоряжении… И, возможно, вам следует позаботиться о том, чтобы найти для себя адвоката.
— Здесь? Но я здесь ни одного приличного адвоката не знаю…
— Тем не менее вы находили, что для меня они достаточно хороши? — с горечью заметила молодая женщина. — И вы еще говорили, будто любите меня?
Я говорил правду, и мне кажется, что и сейчас ничего не изменилось. Вы ведь тоже так говорили, и тем не менее, как только дела пошли не так гладко, как предполагалось, вы немедленно стали выступать против меня?
— Милый мой, — со смехом ответила она, — думаю, пора вам наконец кое-что узнать. У нас с вами было несколько довольно приятных моментов, и вы хорошо платили мне за те штучки, которые я вам приносила. Вот и вся правда обо мне, потому что, если хотите знать, в жизни я люблю всего две вещи: драгоценности и деньги. Такая любовь требует очень многого и оставляет очень мало места для всего остального. Князь Морозини мог бы вам это объяснить не хуже меня самой…
— Нет, — возразил Альдо. — Деньги интересует меня только как средство что-то получить, а моя страсть — согласен, истинная страсть — к прославленным драгоценностям никогда не заглушала биения моего сердца. Все мои богатства ничто в сравнении с любовью моей жены! И мне вас жаль!
— Не трудитесь меня жалеть! И, знаете ли, хоть я и не ясновидящая, но могу точно вам предсказать, что, прежде всего, недолго просижу в тюрьме. И потом, что рано или поздно мы с вами еще встретимся! И с вами тоже, дорогой Адальбер! Я сохранила самые лучшие воспоминания о наших совместных странствованиях…
— Ладно, все, хватит! — перебил ее капитан. — А я могу вас заверить, что вы отправитесь в тюрьму, и если только ваша вина в убийстве будет доказана, то и на виселицу, так-то вот, красавица моя!
— А что вы собираетесь делать с князем и его другом? — спросил Дуглас Макинтир, который за все последнее время не произнес ни слова.
— Вы разве не слышали, лейтенант? Я намерен увести их с собой, чтобы допросить…
— В таком случае я пойду с вами. Я достаточно осведомлен обо всей этой истории, чтобы дать вам разъяснения, а кроме того, я хочу, чтобы вы разобрались с этим Халедом и его сыновьями, которые, на мой взгляд…
— Может, вы думаете, что я плохо знаю свое дело? — рявкнул капитан. — Я сделаю все, что должен сделать, но с удовольствием выслушаю и вас! Ах, да, пока не забыл: сэр Перси, эту золотую пряжку я возьму с собой, чтобы кое-что выяснить насчет нее. Кроме того, я хочу, чтобы вы отдали мне то, что эти господа называют «Светом» и «Совершенством»! Мне кажется, что и об этих камнях мне предстоит немало узнать!
Старый археолог, внезапно смертельно побледневший, привел в действие механизм потайного ящичка, достал изумруды, полюбовался ими на свет, как недавно делала Хилари, и, прежде чем протянуть камни офицеру, на мгновение зажал их в руке.
— Вот они! Берите! Может быть, хотя бы вам они не причинят зла…
Хардинг, пожав плечами, сунул камни себе в карман так же равнодушно, как убрал бы носовой платок.
— Вздор! Я никогда не был суеверным!
— Я так и думал! Для этого надо быть немного поумнее! Вы не хотите попрощаться со мной, Хилари?
— А в этом есть необходимость?
— Думаю, да…
— Ну, тогда прощайте, Перси! — равнодушно произнесла молодая женщина, которой в это время один из солдат помогал закутаться в накидку из того же темно-синего бархата, что и платье, но на белой атласной подкладке…
И вышла, не обернувшись…
В ту ночь еще долго после того, как все посетители покинули бывший византийский монастырь, на письменном столе сэра Персиваля Кларка горела лампа. Все время, какое потребовалось на то, чтобы написать три письма, одно из которых оказалось очень и очень длинным…
Допросы, которые вел в штаб-квартире военной полиции капитан Хардинг, ставший неприступным и подозрительным, словно средневековый инквизитор, затянулись чуть ли не до утра, и в конце концов Морозини и Видаль-Пеликорн вынуждены были признать, что их собеседник был, пожалуй, не так глуп, как им показалось поначалу, пока он окружал сэра Персиваля Кларка почтением, граничившим с угодливостью. Теперь он выглядел именно тем, чем и был на самом деле: хороший полицейский, может быть, без озарений, но, по крайней мере, умеющий слушать. Что не всегда оказывалось легким делом из-за нетерпеливого Дугласа, которому так хотелось поскорее вызволить своих друзей из всех неприятностей, что он поминутно и чаще всего некстати вмешивался в разговор.
И все-таки именно благодаря ему им обоим разрешили вернуться в гостиницу, оставив в полиции паспорта, хотя и запретили покидать гостиницу «Царь Давид» вплоть до новых распоряжений: поскольку Дуглас мог подтвердить многое из того, что говорил Альдо, он ручался за правдивость рассказа обоих друзей. А главное, он потребовал — положение, которое он занимал в генеральном штабе, давало ему преимущество над старшим по званию, но занимавшим не такую важную должность офицером — немедленно начать розыск Лизы Морозини. И даже потребовал этого с таким пылом, что капитан раздраженно бросил ему:
— А вы вполне уверены, лейтенант, в том, что не влюблены в эту даму?
— Да… Но я глубоко уважаю ее! — самым серьезным тоном ответил тот.
Хардинг перевел насмешливый взгляд на Морозини:
— И вы говорите это при ее муже? Я-то думал, будто все итальянцы ревнивы.