– Здесь тоже бывают трупы.

– Да не боюсь я трупов. Это у меня на китайцев такая аллергия.

В комнате повисла унылая тишина. Перед Евой отчетливо и почти осязаемо возник Николаев, подмигнул, кивнул в сторону Волкова и покачал головой. Ева решительно стукнула по столу рукой. Волков понял, что она сейчас скажет.

– Ладно. Подожди. Не горячись! У меня есть и кое-какие достоинства. Я знаю, ты стреляешь лучше всех. А я – дерусь. Серьезно, не смотри так, у меня отличная подготовка по борьбе, почему я и пошел в органы. Я покажу тебе все мои приемы, ты сможешь шею потом ломать даже горилле в сто килограммов, нежно и незаметно.

Как только Волков перешел на «ты», Ева странно успокоилась, а Николаев исчез. «Он же почти моего возраста… Какая, в конце концов, разница».

– Уговорил. А что тебе за выгода, Волков, я женщина нервная, своенравная?

– У меня шкурный интерес, я потом объясню. Можно мой стол здесь поставить? – он показал на угол с искусственным цветком.

В обед зазвонил телефон. Гнатюк говорил тихо и медленно, Ева иногда даже не понимала некоторые слова.

– Молчи, я знаю, что ты скажешь. Ты можешь думать что угодно, ты упертая, но я не имею отношения к этой обойме. Посиди. Отдел неплохой и очень профессиональный, в следующем году переведем обратно.

Ева положила трубку на стол и внимательно рассматривала процесс перемещения цветка к двери, а когда подняла и послушала, там были короткие гудки.

«Я не буду с тобой трахаться, – сказал вчера утром Володя-сантехник. – Ты не здесь и не со мной, я так не люблю, я вчера, пока ты спала, стрелил утку, хо-о-рошая утка, я тебе скажу! Вот это – класс, вот это приятно!»

– Волков! Ты, случайно, не знаешь, где у нас психолог разместилась, у нее есть кабинет?

– Тебя – к ней, или ее – к тебе?

– А ты можешь?

Волков уже выскочил из кабинета.

Далила пришла минут через десять, оглядела кабинет.

– Это повышение?

– Это – унитаз, я в нем плаваю, но воду пока не спустили! Это у меня такие чисто профессиональные ассоциации, – добавила Ева на всякий случай, видя непроницаемое лицо Далилы.

– Я слышала, тебя собираются повысить в звании.

– Чего только не бывает. Ты извини, что я тебя пригласила к себе.

– Ну! Мне этот шустренький сказал, что приглашает на чай с пиццей в свой кабинет, не против ли я, если и ты там будешь?

– Хватает с лету. У меня нет пиццы.

– Он очень быстро убежал вниз, наверное, сейчас принесет…

– Далила… Извини, что я тебя бросила за городом. У меня к тебе вопрос. Не по существу.

– Это ты извини, но я на работе, и вопросы не по существу отпадают. Если у тебя профессиональные проблемы, странные ассоциации, проблема с контактностью, сомнения в честности и верности коллег, я – к твоим услугам, я принесла тебе мое заключение для сегодняшней комиссии, ознакомься. Здесь написано, что тебе практически невозможно помочь.

– Я что – псих?

– Я не психиатр, я психоаналитик. Это разные вещи. Я могу помочь тебе адаптироваться в новом коллективе, могу посоветовать, как правильно себя вести в стрессовой ситуации, но опять же – не индивидуальной, а массовой ситуации, и это только тогда, когда ты осознаешь, что тебе нужна помощь. Но я не смогу определить тот особый комплекс истерии, который появляется у тебя при определенным образом смоделированной ситуации – например, на допросе.

– Значит, у меня – комплекс истерии?

– Не выдергивай из моего объяснения приятные для слуха вещи. Моя работа подразумевает какой-то результат. Этот результат должен быть конкретизирован. На фактах. Ради здорового климата в коллективе. Меня интересуют не твои страдания, а тот самый унитаз, который ты только что ассоциировала.

– Ладно. Ты меня утомила. Ты меня еще наблюдаешь, или все выводы уже обозначены?

– Ну, скажем так, ты мне больше неинтересна. Я тебя поняла. Не веришь?

– Слушай, я не знаю, что ты там поняла, но из твоих слов получается, что как только произносят слово «допрос», со мной случается припадок и я «стрелю» заключенного, словно утку. Если бы знала о специально проведенном обыске в медкабинете, о лекции следователя Калины перед этим, ты бы здорово озадачилась этой коллективной подготовкой! Это же была провокация!

– Тебя обидели, бедную, разозлили, ладно, у меня нет магнитофона, скажи-ка, храбрая женщина, ты что, не хотела убить этого подследственного? Ведь он был тебе больше не нужен, он все сказал, ну, на подсознании, ну, не ври! Ну скажи мне, что этому гаду и извращенцу дали бы шесть-восемь лет, а там примерное поведение или амнистия, ну? Ты же уверена, что сделала все правильно!

– Но он бы всех перестрелял! – взорвалась Ева. – Ты что, совсем тупая? Ты что, в бухгалтерии?

Теперь и Ева, и Далила орали громко и возмущенно. Далила кидалась из угла в угол, обхватив себя руками, ее разлетающиеся волосы, казалось, заняли все пространство у потолка, потому что Ева сидела и видела только эти волосы – туда-сюда, туда-сюда.

– Ладно. Спокойно! Я только хотела тебе сказать, что я с тобой закончила. И все! – заорала Далила, потом закрыла себе рот рукой. Тяжело дыша, села, убрала руку, осмотрела ладонь и потрясла ею в воздухе. Ева поняла, что она себя укусила. – И, чтобы ты не приставала, я отвечу на твой вопрос, который ты хотела задать не по существу. Это мой брат. Что ты так смотришь? Он мой брат, понимаешь, я его очень люблю, хоть он и полный урод! Он работает сантехником и всегда рассказывает сказки, всегда и везде! И все «стрелит» и «стрелит» окрестных кур, как только они ему попадутся!! – Далила стучала кулаком по столу.

– Пицца! – заорал, влетая в кабинет, Волков. – Чего, и чайник не поставили? – Он разочарованно посмотрел на Еву.

Понедельник, 28 сентября, вечер

После обеда хоронили убитых при задержании Закидонского милиционеров и майора Николаева. Бодрый и хорошо поставленный голос Демидова призывно звучал в коридорах, приглашая всех в автобусы. Ева сидела за столом, подперев голову руками. Волков за своим столом с очень деловым видом перебирал бумаги.

– Ладно, – сказала Ева, когда в коридоре стало тихо. – Я так понимаю, ты тоже не горишь желанием прощаться громко и принародно.

– Я, Ева Николаевна, вообще не люблю похорон. Нет, не потому, что там мертвые люди. Просто неудобно получается, в смысле, когда начинают речи говорить, мне становится очень неудобно, как будто я смотрю спектакль.

– А если тебя пристрелят, представь, лежишь ты один-одинешенек в гробу, вокруг – никого! Дождик капает. Пустота!

– Ева… Николаевна, – Ева заметила, что Волков спотыкается после ее имени, как бы раздумывая, произносить ли отчество, – я смерти не боюсь, я боюсь похорон. Я и психологу так сказал, она все спрашивала: «что вызывает у вас страх?» Я сказал, что похороны. А она спрашивает: «Ваши или чьи-то?» Это ж надо так спросить!