Сегодня, например, Стас заметил, что предметы вокруг него стали другими. У них пропали конкретные очертания, незаметны стали углы. Своими краями стулья, шкафы, пузатые табуреточки, кошки над камином словно растворялись подмоченной акварелью в пространстве комнаты. Огонь больше не резал глаза, сумерки подкрадывались в окна так естественно, что граница дня и вечера исчезала. Стас не мог уже быстро и нервно повернуться на испугавший его звук. Сначала он вел глазами в ту сторону, откуда прозвучало что-то опасное или интересное, потом уговаривал голову и тело развернуться и поучаствовать.
Ева металась по квартире, перекладывая вещи с места на место. Она ждала Володю. К десяти вечера она устала ждать, облилась в ванной холодной водой, закуталась в простыню и умостилась в большом старом кресле… Ева шла по территории тюрьмы, представляя все, что может ей встретиться, забытые места в ее мысленном кино темнели неопределенными дырами. «Если пройти с прогулочного двора не в тот коридор, по которому разводят подследственных, а в другой, чуть налево… попадешь в маленький аппендикс, из которого лестница на второй этаж, потом выше, а потом… Сразу же лестница на чердак. Кто увидит на крыше? Предположим, я иду налево, – Ева повернулась в кресле налево. – Оттуда ближе всего к ограде внутреннего двора. Он не пойдет со мной на крышу. Ни за что. А если я скажу, что я пришла за ним?»
В дверь позвонили.
На поздние звонки Ева всегда подходила к двери неслышно и становилась чуть сбоку.
– Кто? – спросила Ева, уже почти зная, кто это.
– Лучше не открывай, – сказал за дверью Володя, – а то я тебя съем!
Ева распахнула дверь, придерживая простыню на груди.
Перед ней стояла Далила, изрядно зареванная, за ней – Володя с огромным букетом астр.
– Ты не посмеешь! – шепотом, но очень нервно заговорила Далила. – Не трогай его, он же еще ребенок! Ты не для него, ты его погубишь, ну прошу тебя!
Ребенок бросил цветы на пол, потом на цветы бросил куртку, стащил ботинки и стал нервно, словно опаздывая, расстегивать брюки. Все это он делал, не сводя глаз с Евы.
– Это он настоял, – Далила старалась вклиниться между ними и завладеть взглядом Евы, но та не отводила своих глаз от Володиного лица. – Он даже посмел сказать, что задушит меня, если я не скажу, где ты живешь! Смотри на меня! Ты ничего про него не знаешь, мы с ним очень близки, ему нельзя с такой, как ты!
Володя снял брюки вместе с трусами, потом стал расстегивать рубашку. В какой-то момент Далила оказалась стоящей прямо перед ним, она мешала ему смотреть неотрывно на Еву, визжала и топала ногами. Тогда Володя взял ее на руки и вынес за дверь. После чего запер все замки, какие нашел.
– Не смей! – кричала Далила, стуча в дверь. – Не смей проделывать с ним свои штучки, слышишь, ненавижу! Не! На! Ви! Жу!
Володя забыл снять с себя только носки. Он осторожно захватил край простыни и потянул на себя, открывая Еву с заинтересованным лицом именинника, получившего подарок. Когда простыня упала, Володя подхватил Еву на руки и сказал:
– Вот это да!
Они упали на тахту.
– Только, пожалуйста, не делай резких движений, – попросила Ева плохо двигающимися губами.
– Да я вообще не могу шевелиться, я как в вате… Я плыву!
– А что это там говорила сестра про твои штучки? – спросил Володя через несколько минут, боясь пошевелиться и разрушить ощущение невесомости.
– Ложись на спину и расслабься, сейчас покажу.
Далила сидела под дверью, обхватив коленки, и все слезы теперь стекали как раз на них, коленки промокли.
– Пустите меня к себе, – говорила она шепотом в никуда.
Через час ей стало казаться, что она никогда не сможет распрямиться, что она уже вросла в эту ненавистную дверь спиной, что уже наступило утро, что она сошла с ума и теперь ее глаза будут постоянно истекать слезами. Слезы промочат ее колени насквозь, ее кости начнут гнить, она не сможет ходить и будет уползать от этой проклятой двери на руках… по ступенькам, если, конечно, сумеет отодрать спину.
Далила дернулась и открыла глаза. Потом она поднялась, сделала несколько шагов осторожно, словно не веря, потом побежала вниз, перепрыгивая через две ступеньки.
Федя сидел, насупившись, в маленькой прокуренной комнате и неудержимо зевал. Второй час шел трудный «обговор» побега. Федя смотрел на человека из ГРУ и в который раз поражался его неприметности, плешивости, а что уж говорить про потную руку при пожатии!..
В сущности, все было ясно. Феде неприятен был этот серый человечек, прятавший глаза и, вероятно, ненавидевший Федю люто и со всем своим профессиональным рвением. Одного Федя никак не мог уяснить, действительно ли он делает важное дело, оказывает услугу хорошим дядям из органов, или его используют по-черному и подставят в самый последний момент, чтобы доказать, что Слоник – не их человек, а вот, смотрите, кто его «бежит», бандитский авторитет!
Второй час этот плешивый не мог убедительно объяснить Феде, почему это делают не люди плешивого.
Сначала Феде неохотно рассказали, что есть такие особые задания, которые должен выполнять именно человек со стороны, но отлично подготовленный. Федя сразу по простоте душевной, чтобы не тянуть время, честно сказал, что знает, мол, Слоник – их человек, хороший киллер-профессионал, чего тут рассусоливать…
Плешивый начал сначала. Федя послушал десять минут и опять решил по-быстрому разобраться, объяснил, что он в курсе, он понимает, что иногда очень плохих дядей, занимающих в государстве большие кресла, нужно отстреливать без разборок и судов, что и делал Слоник.
Плешивый начал сначала. Тогда Федя уяснил, что если он не даст сказать плешивому все так, как тот хочет, то сидеть Феде и сидеть в этой конторе до утра. Теперь, спустя часа полтора, плешивый перешел к международной обстановке. Федя смотрел «Новости» по телевизору редко, но помнил, что после международных событий – спорт, потом погода и…
– Мы определили день, мы определили КАК, вы должны решить, кто именно из ваших займется этим.
– Мы только не определили, ЗА ЧТО.
– Не понял? – произнес плешивый без всякого выражения.
– Я сразу сказал, что сделаю это не за деньги, а за услугу. Услуг мне никаких сейчас не надо, но мало ли что может в жизни случиться. Я хочу поговорить с тем человеком, который вышел на меня по телефону и затеял все это. – Федя не удержался и опять зевнул. К этому времени ему изрядно надоело без конца прикрывать свои отчаянные зевки ладонью, поэтому зевнул он по-домашнему, без церемоний.
– Я не имею понятия, о чем вы говорите, но, когда я буду представлять устный отчет, – на слове «устный» было сделано выразительное ударение, – я передам ваше пожелание. Вам позвонят. Я думаю, излишне говорить, что это произойдет только после успешно выполненной работы.
В машине Федя сказал своему секретарю все, что он думает об этом плешивом.