– Как же, как же, – сказал Лужин. – Было бы странно. Если бы не. – Он во весь рот улыбнулся и опять защелкал зубами.
– Значит, вам все известно?
– Да. Разумеется. Все. Абсолютно.
– Я так и думал, – потряс головой Ермолкин. – Но прошу вас отметить, что я сам явился с повинной.
– Да, – сказал Лужин. – Конечно. Отметим. Всенепременно. Где заявление ваше?
– Заявление? – растерялся Ермолкин. – Я. Собственно. Думал. Что. Устно. – Он не заметил, как тут же заразился лужинской манерой говорить.
– Увы, – сказал Роман Гаврилович. – Мы. Любим. Чтобы все. На бумаге. Поэтому. Я вас прошу.
Он схватил Ермолкина за локоть и повел к выходу.
– Там. Девушка. Секретарь. Возьмите. У нее. Лист бумаги и изложите все коротко, но подробно. Как сказал пролетарский великий. Человеческих душ инженер. Чтоб словам было тесно, а мыслям… Как?
– Просторно, – подсказал Ермолкин.
– Вот именно, – засмеялся и защелкал зубами Лужин. – Просторно чтоб было. А потом заходите. А пока. Извините. Дела. Чудовищно занят. – И, распахнув перед Ермолкиным тяжелую дверь, сделал ручкой. – Прошу.
Ошеломленный Ермолкин вышел в приемную. Тут нос к носу столкнулся он с женщиной деревенского вида и в ней сразу узнал ту самую посетительницу, после визита которой и начались у него все неприятности. «Вот оно что! – поразился Ермолкин. – Значит, все было подстроено. Как тонко! И как хитро!»
– Здравствуйте, – улыбнулся ей Ермолкин. – Вы меня помните?
– Помню, – сказала Нюра, насупившись.
Она поняла, что этот убийца маленьких детей пришел сюда не случайно. Очевидно, он уже предупредил о ее появлении. Она даже попятилась к дверям, но тут из своего кабинета выглянул Лужин и, увидев Нюру, спросил:
– Вы ко мне?
– К вам, – ответила Нюра.
– Войдите.
И Нюра вслед за Лужиным скрылась за дверью. Ермолкин долго смотрел на дверь, затем, опомнившись, подошел к секретарше, грудастой женщине в форме с двумя треугольниками в петлицах и со значком «Ворошиловский стрелок». Ермолкин попросил у нее бумаги, сел к стоявшему в дальнем углу столу для посетителей, вынул из кармана самописку, потряс ею, пока чернила не брызнули на пол, и так начал свое печальное повествование:
«С большим трудовым подъемом встретили труженики нашего района…»
Тут Ермолкин остановился.
«Что я пишу? – подумал он. – С каким трудовым? Какие труженики? Что встретили?»
За долгие годы службы в печати все свои статьи, заметки, передовые и фельетоны начинал он этой фразой и никогда не ошибался. И всегда фраза эта была к месту, от нее легко было переходить к развитию основной мысли, но в данном случае… Старый газетный волк, шевеля толстыми, как лепешки, губами, смотрел на начальную строку и постепенно сознавал, что он, умеющий писать что угодно на любую заданную тему – о трудовом почине, о соцсоревновании, о стрижке овец и идеологическом единоборстве, – совершенно не находит никаких слов для описания действительного происшествия, свидетелем, или участником, или, точнее, виновником которого ему довелось быть.
Зачеркнув написанное, Ермолкин стал обдумывать новое начало, когда в коридоре послышался приближающийся грохот сапог и в приемную вошли три человека – двое военных и между ними один штатский в темно-синем костюме.
– Роман Гаврилович у себя? – спросил один из военных у секретарши.
– Он занят, – сказала она.
– Подождем.
Они сели на стулья вдоль стены – штатский посредине, а военные по бокам. Военные застыли с неподвижными лицами, штатский же, наоборот, проявлял ко всему, что он здесь видел, живейшее любопытство. Он с интересом разглядывал приемную, секретаршу и Ермолкина. Ермолкин, в свою очередь, тоже исподтишка поглядывал на штатского. Это был высокий, средних лет человек начальственного вида. Держался он так, словно хотел показать, что попал сюда случайно, по недоразумению, которое вот-вот разъяснится, и те, кто привел его сюда, будут строго наказаны.
Следует отметить, что Ермолкин и Нюра попали к подполковнику Лужину в самое неподходящее, а может, наоборот, в самое подходящее время – Лужину было, в общем-то, не до них. Только что из Центра поступила депеша, смысла которой Лужин не мог понять даже после расшифровки.
«Рамзай, [1] – говорилось в депеше, – ссылаясь на сведения, полученные от немецкого посла Отто, сообщает из Токио, что в районе Долгова приступил к активным действиям личный агент адмирала Канариса. [2] по кличке Курт, прежде законсервированный [3] Судя по косвенным показателям, имеет доступ к секретам государственной важности. Уточняющих данных пока не имеется.
Учитывая стратегическое положение Долгова и тот вред, который может быть нанесен в результате утечки важнейшей информации, тов. Лаврентьев [4] приказал принять все необходимые меры и в семидневный срок выявить и обезвредить шпиона. Ответственность за исполнение приказа возложена на вас лично».
Лужин был ошарашен.
На подведомственной ему территории и раньше попадались шпионы, но всех их либо придумывал сам Лужин, либо его подчиненные. Можно было предположить, что этого Курта выдумали там, в Центре, но ведь не спросишь, выдумали они его или он настоящий. Несведущему человеку может показаться: какая разница? А разница существенная. Потому что выдуманного Курта можно найти в две минуты: хватай любого, назови его Куртом и – в кутузку. А если он настоящий… Вот с настоящим работать было труднее. Опыта не хватало.