* * *
Скиф всмотрелся в окружающие лица. Глаза у всех усталые, как у тех черногорских крестьян в корчме под Титоградом. В Сербии окрепшим раненым полагался отпуск для оздоровления на Адриатике. В схватке с американской карательной группой по поиску и захвату военных преступников у него была насквозь прострелена челюсть. Пуля пробила обе щеки, когда он широко раскрыл рот, чтобы отдать команду. Его будто веткой по лицу стегануло, даже боли не было, только немотой перехватило горло, а по груди белого полушубка, словно вышитые узоры, побежали капельки крови.
Тогда он уже начал отпускать бороду и ничем в корчме не отличался от бородатых крестьян.
— Сърб? — спросил его сосед по столику, у которого глаза горели лихорадочным блеском, а руки никак не могли найти себе занятия — он беспрестанно шевелил пальцами и потирал ладони друг о дружку.
В ответ Скиф только отрицательно кивнул.
— Црногорци — ленивый и грязный народ, — показал его живчик-сосед на посетителей корчмы, которые сидели, почти не шевелясь и не разговаривая. — Отсюда слишком далеко до Европы и слишком близко до России. Тут остановилось время.
— Болгарин? — догадался Скиф, без особого интереса рассматривая бойкого коммивояжера с чемоданчиком, забитым щетками, китайскими фонариками и гигиеническими прокладками для женщин.
— Да, — утвердительно помотал головой из стороны в сторону сосед по столику и еще раз присмотрелся к бородатому Скифу. — Русин или руснак? Понятно, это все равно как сърби. Вас уже нет на карте мира. У вас не любят демократию.
— Прежде были братья.
— Болгария — это Европа, сърби — Россия, мрак прошлого… Войник?
— Филолог, — соврал Скиф. — Плохой, наверное, филолог. До сих пор не научился отличать по выговору серба от хорвата или босняка. А болгары их различают?
— Городского человека трудно сразу отличить. Это в деревне языки заметно расходятся.
— Значит, они не только братья по языку, они единый народ. Что им делить?
— Хорваты и босняки не любят русских; болгары сейчас тоже любят немцев и американцев, у них демократия.
— А что такое демократия?
— Это когда нет русских…
Неторопливые черногорские крестьяне краем уха прислушивались к чужому разговору и усмехались в пушистые усы.
— Чем же мы вашему миру поперек глотки стали?
— Ваше время закончилось, скоро НАТО придет и на вашу землю. А таких, как ты, американцы будут отлавливать поодиночке и сажать на электрический стул. — Болгарин вытянул обе руки и затрясся всем телом, показывая, как уютно будет Скифу на этом стуле. — Американцы всех, кто против демократии, к стенке и пуф-пуф!
— Не будем заглядывать в будущее, — ответил Скиф и в тот же день, не дожидаясь конца отпуска, вернулся в окопы под Сараево.
* * *
Алексеев, сидевший в купе напротив Скифа, тихонько простонал во сне. Засечный, которому из-за полноты было тесно, недовольно заворочался, продрал глаза и приложил ладонь к его лбу:
— Ты теперь холодный, как змей за пазухой. Э, командир, пошли покушаем горячего в вагоне-ресторане.
По проходу между рядами купе теперь сновали шустрые цыганки в длинных, до самого пола, замызганных юбках. Пузатый Засечный еле разминулся с одной из них между огромными баулами на полу.
— Смотри, на подол наступлю. Цыганки оживились:
— За-латой, за-латой! Дай погадаю.
Одна из них так ласково обхватила Скифа, что все внутренние карманы куртки выставились, как на витрине.
— Па-гадаю, па-гадаю, всю правду узнаю. Что было, что будет, кто бросит, кто полюбит…
Скиф устало глянул на нее. Цыганку словно током пронзило от этого взгляда. Отшатнулась от него, выпучила глаза и хриплым шепотком спросила:
— Ты кто будешь, князь бриллиантовый?
— Тот, кто и без вас все знает, — вполголоса буркнул ей Скиф.
Цыганки дружно замели юбками по проходу, словно завидели милиционера.
— Чем ты ее парализовал? — гыкнул Засечный.
— Послал к цыганской матери…
Когда через весь лоб Скифа пробегала одна-единственная, но широкая морщина, тогда его лучше было не беспокоить. Поэтому Засечный принялся балагурить со слабо улыбавшимся в ответ Алексеевым, которого постоянно приходилось подстраховывать в переходах между вагонами, где железный настил ходил под ногами, как в трюме танкера.
* * *
В тамбур вагона-ресторана они едва протиснулись.
— Приплыли, братья-славяне, — присвистнул разочарованно Засечный. — На порядочность рассчитывать не стоит.
Вышибала с выбритым затылком перекрыл рукой проход в ресторан и сплевывал шелуху от семечек через дыру от выбитого зуба.
— Расходитесь — не толпитесь. Русским языком говорю вам, в натуре: местов не будет до самого закрытия. Тут вам не лоховая столовка, а нормальные люди сидят и кушают в удовольствие и платят.
Засечный круглым мячиком прокатился сквозь толпу и всей пятерней цапнул вышибалу за мотню:
— Бычок что-то промычал?
Тот действительно замычал и зашипел от боли. Из коридора высунулся щуплый официантик. Дернул вороватыми глазками в сторону Скифа и с трудом заставил вышибалу посторониться с прохода.
— Простите мальчика, господа. Он первый раз в рейсе. Для вас зарезервирован тейбл — третий справа.
Красный от натуги вышибала лихорадочно причесывал взмокшие от пота волосы и снова заступил на пост:
— Тут люди порядочные кушают, а вы на станции в буфет смотаетесь — в Виннице стоянка двадцать пять минут.
В салоне ресторана было почти пусто, почти чисто и почти пристойно. Пахло прогорклой поджаркой и заветрившейся осетриной. На одной половине расположилась дружеская компания, на свободной, за указанным третьим столиком справа, скучал перед графинчиком священнослужитель в православном подряснике. Он был коротко, по-светски, острижен, гладко выбрит, ни бороды, ни усов не носил. На лощеном чисто европейском лице с прозрачными голубыми глазами и тонким длинным носом была написана какая-то слишком трезвая, явно не русская озабоченность.
Выглядел он лет на пятьдесят, но в очень светлых густых волосах седины почти не было заметно. Униат или поп из какой-то новоукраинской конфессии, так показалось Скифу. Кэп Степаныч с танкера советовал таких не цеплять — потом не отстанут со своими россказнями про «скаженную москальскую веру». Ребята из команды Скифа вежливо кивнули попу. Тот слишком жеманно приподнял левую бровь и внимательно вгляделся в соседей. Щепотью суетно перекрестился и плеснул каждому в рюмку коньяка из своего графинчика.
— «Щэ нэ вмэрла Украина…» — поблагодарил дарителя Скиф, чокаясь с ним.
— «Щэ нам, браття молодii, усмiхнэтся доля!..» — отшутился европейский поп и чокнулся с рюмкой каждого. — Здравы будем, грешники окаянные!