Разговор постоянно увязал в ее пространных рассуждениях о замечательных достоинствах госпожи Разумовской. Ледникову ни разу не удалось ни сбить госпожу Грюнвальд с толка, ни заставить хотя бы разволноваться. Владела собой она очень хорошо.
Единственно, что она себе позволяла — легкое, тактичное изумление грубыми вопросами и инсинуациями, на которые постоянно намекал господин Ледников на своем не очень хорошем английском языке. Поэтому она даже пару раз переводила свой ласковопокровительственный взор на Немца и уточняла, правильно ли она поняла вопрос господина Ледникова… Например, когда Ледников сказал, что она была последняя, кто видел госпожу Разумовскую живой, знала, когда она едет, и могла знать, куда она едет… «А зачем мне это знать? Анна вовсе не должна была мне докладывать о своих передвижениях по городу. У нас демократичная организация, в которой работают свободные люди…»
«Но разве вы не поссорились тогда? — провоцировал ее Ледников. — Есть свидетели, которые слышали, как вы сказали, что разговор еще не окончен и вы продолжите его завтра. Причем вы говорили это раздраженно…»
Госпожа Грюнвальд выдержала хорошую паузу и спокойно пояснила, что она вообще практически никогда не говорит раздраженно с кем бы то ни было. И упомянутые свидетели либо заблуждаются, либо вводят в заблуждение господина Ледникова…
Что касается скандала с заявлениями сенатора Фрая о досье семейства Винеров, то госпожа Грюнвальд ничего сказать об этом не может. Что-то она по сему поводу читала, но все это никак не касается ее работы. Так что интерес Анны к этому делу для нее большая новость. Они с ней об этом не говорили. Ничего не слышала госпожа Грюнвальд и о русской подруге Анны.
Когда они вышли из офиса, Немец покачал головой.
— Слушай, я словно в детство вернулся — чувствовал себя как в кабинете директора школы. Это госпожа Грюнвальд — вылитая наша Мария Степановна. Помнишь ее?
Ледников молча кивнул. Потом спросил:
— Ну и какие впечатления?
— Впечатления? Тетенька — типичная идейная американка, свято верящая, что Америка — это белый град на зеленом холме. И всем народам надлежит только склонить голову перед его великолепием и совершенством. Склонить и трепетно внимать исходящим из-за стен сего града истинам и поучениям. Я таких господ из-за океана насмотрелся по самое не могу… Те, что помоложе, носят майки с надписью «А ты можешь похвастаться тем, что ты американец?» Что касается наших дел… Ничего особенно подозрительного, честно говоря, я не заметил.
Они вошли в одну из бесчисленных и бесконечных бернских аркад, в которой скрывалась тьма разных магазинчиков, ресторанов и кафе. Очень скоро нашли (совсем недалеко от гостиницы) уютное учреждение под названием «Kornhaus keller», что в переводе на русский означает «Дом пшеницы в подвале», заказали местное пиво «Кардинал» с отбивными и в ожидании по русскому обычаю пустились в философствование. Первым начал Немец:
— Тетенька Грюнвальд умеет молчать. И понимает, что молчание — это власть. Человек, который молчит, производит впечатление знающего если не все, то многое… В нем, в молчащем, есть тайна. Когда один молчит, а другой ждет, что он скажет, молчащий выглядит главнее. Его слова потом начинают звучать как указание, подведение итогов или даже приказ. Но что важно — я говорю не о молчунах от природы, я говорю о молчащих сознательно.
— Это все знает любой опер или следователь. Поэтому все они обожают, когда приводят задержанного или арестованного, уткнуться в бумаги или что-то писать. Вопрос в другом.
— Ну?
— Эта тетенька владеет своим умением от природы или ее этому научили?.. Мне показалось, что она была готова к нашим вопросам и заранее отрепетировала ответы. Надо бы узнать про нее побольше…
Возник официант с подносом, который сначала принес пиво, а затем сочные отбивные. Они погрузились в еду. Но наслаждаться ею пришлось недолго — зазвонил телефон Ледникова. Это была Женя Абрамова. После первых же слов стало ясно, что она пребывает в каком-то странном состоянии. Ее практически не было слышно, голос прерывался звуками, напоминавшими рыдания. Единственное, что удалось разобрать Ледникову, — это слова «они угрожают» и «я не знаю»…
Она ни о чем не просила, но было ясно, что оставлять ее в таком состоянии нельзя.
— Женя, попробуйте успокоиться, — устало сказал Ледников. — Я скоро приеду.
Немец посмотрел на него вопросительно.
— Ей угрожают, она бьется в истерике.
— Кто угрожает-то?
— А черт его знает! Надо съездить. Думаю, это все не просто так.
Немец, словно что-то прикинув про себя, покладисто согласился:
— Надо, так надо.
При расследовании убийств, прежде всего, выявляются свидетели, способные дать показания об отношениях потерпевшего и убийцы до преступления.
Она сидела на крыльце, обхватив колени руками. Калитка была распахнута. Когда Ледников с Немцем подошли, она испугано взглянула на них и не смогла ничего сказать — ее била неудержимая дрожь.
Наконец, она смогла выдавить из себя несколько слов.
— Там… они… посылка…
Потом затравленно кивнула головой в сторону дома.
— Мы взглянем, что там? — тихо спросил Ледников. — Хорошо?
Женя только еще сильнее сжала руками колени.
Переглянувшись, Ледников и Немец вошли в дом. Внутри было тихо и пусто. Только на столе в гостиной действительно стояла картонная коробка. Раскрытая.
— Она ее открывала, значит бомбы там нет, — сказал Немец.
— Бомбы? — недоверчиво переспросил Ледников. — Думаешь, кому-то нужно ее взрывать?
— А чего она тогда так перепугалась?
— Сейчас посмотрим.
Ледников заглянул в ящик и невольно отшатнулся. На дне коробки лежали два хорошеньких щенка. Вернее, их трупы. У обоих на шее был обрывок веревки. Мало того, с садистским расчетом их положили валетом. Щенки были трогательно беззащитны, и потому смотреть на их умерщвленные тела было просто невыносимо.
— И что это значит? — задумчиво сказал Немец, на которого содержимое ящика тоже произвело впечатление. — Причем здесь собаки?
Ледников вспомнил, что он не рассказывал Немцу, чем занимается Женя.
— Судя по всему, это щенки из ее питомника?
— Питомника?
— Да, она владеет фирмой, которая разводит щенков редких пород.
— Ага… То есть это предупреждение?
— Или угроза.
Ледников внимательно осмотрел коробку.
— Ничего нет. Никаких записок… Только адрес на крышке. Обрати внимание: слово улица написано вроде бы по-немецки, но с ошибкой — не StraBe, a Strase…