— Так я и понял… — Егоров вылепил в воздухе руками эдакую снежную бабу. — С голым агентом. А кактус на балконе — чтобы голым задом на него не сесть.
В голосе подполковника звучала досада. Голого агента он вчера имел возможность разглядеть хорошо. Несмотря на включенный свет и присутствие чужака, агент и не думала прикрываться, а продолжала валяться, раскинувшись, на его, подполковничьей кровати и громко призывала детектива Дега немедленно разделить с ней ложе. На фоне происшествия с Егоровым все это было откровенным издевательством.
Оперативную сметку Сергей Аркадьевич, конечно, проявил — взял у Жюля двадцатку, чтобы полчаса подождать в ночном кафе (выпил два бокала вина на десять двадцать в сумме, пятьдесят центов оставил на чай, девять тридцать сэкономил), — но осадок остался.
— Это моя вина, конечно, — потупился Перес. — Я вас забыл предупредить про ботаническое растение. Это не просто кактус, это условный полицейский кактус. Если его нет на балконе, квартира есть свободна.
— Да я понял, — хохотнул Егоров. — Прямо как у Штирлица!
— Кто это? — нахмурился Перес.
— Как кто — разведчик наш знаменитый. Если бы не он…
Егоров осекся. Он недавно читал книжку про Штирлица. «Семнадцать мгновений весны». Ну, собственно, как читал… В общем-то, романов он не любил, предпочитал справочную литературу. Просто открыл и закрыл. Но первую страницу прочел. И на первой же странице рассказывалось, что Штирлиц снял загородный домик для встреч с агентами, и сторож никак не мог понять, почему у этого солидного мужчины бывают в гостях одни мужчины, и он заподозрил, что герр Штирлиц — гомосексуалист. Егоров вспомнил вчерашнее происшествие у дискотеки, и от отвращения его чуть не стошнило. Казалось бы, культурная страна, Франция, а по улицам свободно разгуливают толпы гомо, будь они не ладны, сексуалистов!..
Раздался звонок в дверь.
— Ну я им сейчас дам… — Егоров сжал кулаки. Щелкнул задвижкой.
На пороге стояли Плахов и Рогов.
— Вы где шляетесь?! — буквально заорал и затопал ногами Сергей Аркадьевич. Аж Анри вздрогнул. А на ком еще срывать злость, как не на подчиненных? Для этого они, в частности, и предназначены.
— Приобщались к европейской культуре, — буркнул Плахов.
— Сергей Аркадьевич, сейчас все объясним… — засуетился Рогов. Войдя в комнату, он увидел Переса и растерялся: — О… Привет, Анри.
Анри холодно кивнул. Молча. Пусть русские между собой разбираются, а он и одним внешним видом выразит презрительное отношение.
— Вы что себе позволяете?! — шумел Егоров. — В чужой стране! ГУВД наше на весь мир позорите!
— А что случилось-то? — прикинулся шлангом Плахов.
— Издеваешься?! — взревел Егоров.
— Белов пожаловался в полицию, что вы похитили его билет, — вмешался Анри.
— У народного артиста! — Егоров поднял вверх указательный палец. — Возмутительно!.. Человек собирался на свою премьеру! Многие другие достойные люди остались без пригласительных!.. А вы…
— Может, в России это и принято, — Анри попытался вложить в свой тон максимум сарказма, — а у нас…
— Какое принято! — возмутился Егоров. — Это у этих вот… цуциков… принято!
— Ах билет, — словно бы спохватился Рогов. — Так он нам сам его предложил. От чистого сердца… Я, говорит, фильм уже видел, и фрак жмет, а вы…
— Хватит паясничать! — отрубил Егоров. — Белов заявление написал! На вас бы дело завели. Если бы… Если бы не имидж фестиваля. Скажите Анри спасибо!
— Мерси! — хором выдали Плахов и Рогов. Получилось почему-то издевательски.
Анри демонстративно отвернулся. Дескать, не нуждаюсь я в вашей благодарности.
— Все, сегодня же все домой! — огласил Егоров вердикт. — Анри, когда самолет?
— Через три часа, — глянул Анри на часы. На самом деле, инициатором высылки шебутных ментов был он.
— Вы с нами? — поинтересовался Игорь у Егорова.
— А вот я, Плахов, останусь. Грехи ваши замаливать.
— Их в аэропорт отвезти? — обратился Анри к Егорову, по-прежнему игнорируя оперативников.
— Сами доедем, — гордо отказался Плахов.
— Не графья… — добавил Вася.
— Тогда, прощайте. Счастливая дорога!
Анри, гордо вскинув подбородок, покинул квартиру.
— Давайте вещи свои пакуйте, — приказал Егоров. — В Питере разберемся… Ишь чего удумали — билеты у артистов воровать! Вы бы уж тогда не представлялись, кто такие, а просто — р-раз ему в рыло…
— Была такая оперативная мысль, — признался Рогов. — Чисто гуманизм не позволил.
— Ну вот. И он бы не знал, кто вы. А вы… Собирайтесь, короче.
— Погодите, Сергей Аркадьевич, — остановил его Плахов. — Сейчас не до этого… У вас фотографии лишней нет?
— Чьей? — удивился Егоров.
— Вашей.
— Есть. От визы осталась. А зачем?
«Зачем» — пришлось объяснять довольно долго. Вася с Игорем и сами не были уверены во всех деталях своего плана. Зато, пока объясняли, прошло время и сам по себе отпал вопрос о самолете.
На речке, на речке, на том бережочке
Мыла Марусенька белое…
Что же она могла еще мыть такое белое? Чрево?.. Но чрево — не белое. И вообще — внутри его на речке особо не помоешь. А все части тела, которые снаружи, Троицкий уже перебрал. Даже «белые зубы», хотя и они не вполне снаружи…
Поплавок дернулся. Троицкий подсек. Пусто. Тревога ложная. Не ловится на его удочку каннская рыбка. Второй час отлынивает.
И умиротворение не наступает. Тревожный сигнал. Раньше рыбалка всегда приводила Михаила Демьяновича в душевное равновесие. После всех стрелок-разборок, после СИЗО, после любых трагических происшествий, когда, бывало, и жизнь висела на волоске. Выйдешь к реке, забросишь удочки, смотришь на водную гладь, ветерок по камышам гуляет…
Троицкий вдруг грязно выругался. Коллеги взглянули на него с удивлением. А Троицкий вспомнил в тот момент, что в его фильме нет сцен рыбалки. Там герой расслабляется в баньке, за зеленым столом казино или вообще на лошадях по полям скачет, как наскипидаренный (реальный Троицкий лошадей на дух не переносил). Как-то все по-гопнически, по-новорусски. А по-человечески — чтобы вот на рыбалке, на тихом озере — нету сцен. Не додумался он подсказать режиссеру. И сам киношник, мудила, не додумался. А ведь такое естественное художественное решение.
«Дерьмо фильм, — решил Троицкий. Эх… Поубивал бы всех, ей-богу».
Мыла Марусенька белое…
— Что же белое?
— Белое сердце, — подсказал Николай.
— Что-о? — изумился Троицкий. — Ну ты даешь. Скажи лучше, они тебя точно не заметили? Белое сердце…