— Обижаешь, Демьяныч, — вскинул голову Николай. — Я за ними, как мышка, проскочил.
— Хороша мышка… — Троицкий иронически оглядел мощную фигуру охранника. — Дальше рассказывай.
— Потом они по набережной прошлись, пива из магазина выпили и к этому портняжке. Улица Александра Третьего, дом восемь. И больше не выходили.
— Что за дом?
— Ателье проката и пошива одежды. Там он и живет. Соседи сказали, эмигрант из Ростова. Давно здесь.
— Из Росто-ова, — протянул Троицкий. Не клевало.
— Димон отзвонился, — подошел Серов. — Пока тихо сидят. Хозяин окна вымыл.
— В тихом омуте черти водятся, — Троицкий потер рукой лоб. — Зараза, опять разболелась…
— Еще пятнадцать минут до «колес», — глянул на часы Серов. В отсутствие Димы он лично следил за графиком приема лекарств. — Да, а ребята питерские борзые. Может, пока в Португалию свалить? А на закрытие, если что, приедем.
Привычное серовское предложение свалить Михаил Демьянович проигнорировал. Задумчиво посмотрел на поплавок:
— Ну ведь ни черта не клюет, сволочь… Фестивальная рыба, вся на понтах. Серый, кинь-ка еще каши…
Серов взял из ведерка горсть каши, швырнул в воду.
— Демьяныч, на спиннинг попробуй, — льстивым голосом предложил Николай.
— Не люблю я все эти спиннинги, — поморщился хозяин. — Настоящая рыбалка только на удочку… Отвлечься можно. И о жизни подумать…
— А мне больше сеткой нравится, — признался простодушный Николай. — Ты на берегу отвлекаешься, а она ловится. Зато потом как вытащишь…
— И в чем тут кайф, Белое Сердце? — вздохнул Троицкий.
— Как в чем? В количестве рыбы.
— Дурак ты, Белое Сердце.
Николай обиделся и заткнулся.
— Нам бы самим блесну не заглотить, — занудел свое Серов.
Голова болела. Рыба не клевала. И фильм оказался дерьмом. Это — жизнь?!
Троицкий представил себе белое сердце. Крупным планом. Бьется еще, дрянь такая, колышется. Тьфу!..
Вернулись опера тоже через черный ход. У дверей встретилась вздорная старушонка, похожая на Шапокляк. Она почему-то погрозила им клюкой.
— На Демьяна работает?.. — насторожился Рогов.
— Вряд ли, — усомнился Игорь.
С сожалением снова отказались от коньяка. Пора было уже выходить на «стрелку». А хозяин неожиданно оказался пьян. И продолжал наливать — рюмочку за рюмочкой.
— Вазген, что-то случилось? — обеспокоился Игорь.
— Угадайте, — расплылся в улыбке портной, — кто почтил сегодня своим посещением сей благословенный кров?
— Тарантино, — пошутил Рогов.
— Вы уже знаете?! — поразился хозяин. — Ну конечно, как старый Вазген мог забыть, — вы ведь подлинные профессионалы, вы все знаете первыми, да! Но скоро узнают все, и реклама моего заведения, клянусь Араратом…
— Правда, что ли, Тарантино? — не поверил Плахов.
— Взял в прокат белый фрак! Пятьсот евро в день, на четыре дня! Я давал ему скидку — Вазген никогда не против справедливой разумной скидки! — но он не взял. Великий Тарантино отказался от скидки за белый фрак!.. С ним было еще двое худеньких, они взяли по комплекту за 200 на четыре дня, и вот они — они! — не отказались от скидки. О, Вазген их понимает — почему не взять скидку, если тебе предлагают ее искренне, от чистого…
— Вазген, — усомнился Рогов. — У Тарантино есть фрак… Мы видели вчера.
— О, но ведь это звезда! А вы же знаете звезд!.. Вчера они пошли купаться ночью после приема — прямо во фраках. И фраки обрели полную, абсолютную негодность…
Вася заметил на столе полароидную фотокарточку.
— Глянь, Игорь!..
На снимке Вазген обнимался с кинематографистом Тарантино.
— Я сделал нынче такой бизнес, что могу теперь отдыхать и помогать друзьям несколько дней! — возвестил Вазген. — Вам нужна еще моя помощь?
Без четверти час катер с Николаем причалил у маяка. Серов внимательно наблюдал за ним в бинокль. За ним и за окрестностями: нет ли поблизости каких-нибудь подозрительных лодок. А заодно и за самим Николаем. Серов начал уже подозревать всех и вся. Конечно, насчет Николая — абсурд, но…
Жизнь вообще абсурдна.
У них бухгалтер работал лет десять. Неприметный такой Иван Иванович. Сидоров. Умный, опытный, осторожный, преданный. Много черных-серых схем через него шло — всегда все чисто. Скромный такой человечек лет пятидесяти. Без особых потребностей. Троицкий платил ему огромную зарплату, а он все ходил в одном и том же пиджаке советского еще производства с кожаными заплатами на локтях. Почти все деньги раздавал родственникам, в том числе и каким-то наглым племянникам с уралов и из сибирей, которых в глаза не видел.
И вдруг украл миллион баксов у Троицкого. Хотел сбежать. Было ясно, что поймают и убьют. Без вариантов. Поймали на следующий день. Ни доллара не успел потратить. Троицкий даже не ругался, только спросил растерянно: «Иван Иваныч, что с тобой?..»
А этот дурак, оказывается, влюбился в пэтэушницу. В классическую занюханную пэтэушницу из Ломоносова. Серов ее видел потом: ума и внешности ровно на то, чтобы до тридцати лет работать дешевой шлюхой, а потом продавщицей в овощном. И хорошо если в Питере, а то, скорее, в своем Ломоносове. Иван же Иваныч удумал удрать с ней в Австралию. Зачем в Австралию, что он там с ней делать собирался — не смог объяснить.
До того абсурдно, что его и убивать не стали. Отрубили два пальца с правой руки и — пинком под зад.
Он спился потом быстро, хотя до любви в рот не брал…
Что же там Николай? Вышел из катера, пошел по мысу осмотреться на местности.
На местности внимание Николая привлек толстый мужик в ковбойке и белой панаме. Громко спрашивал, заглядывая в разговорник, на чрезвычайно ломаном французском:
— Сколько стоит покататься на катере?
— Один час прогулки стоит пятьдесят евро, — вежливо ответил хозяин одного из припаркованных у маяка туристических катеров.
— Я не понимаю. Я турист из России, — столь же громко орал толстяк.
«А не понимаешь, хер ли спрашиваешь?» — подумал Николай и подошел поближе.
— Чья это яхта? — толстяк указал рукой на яхту Троицкого.
«Ничего себе вопросики».
— Я не знаю, — пожал плечами хозяин катера.
— Чего вы хотите? — вмешался Николай.
— О, вы русский, — обрадовался толстяк. — Хотел узнать, чья это яхта.
— Зачем?
— Очень красивая. И название наше, славянское. «Мрия» — по-украински «мечта».
— Я в курсе, — Николай внимательно разглядывал толстяка. — И что дальше?