– И что, так принято всех встречать? – спросил Волгин.
– Ну да, – пожал плечами Акулов. – Может быть, немного и жестоко, но сразу видно; что за человек. Я, например, на эту херню не купился.
– А бывает так, что ментов сажают к уголовникам?
– Специально – нет, никто из тюремщиков на такой геморрой не подпишется, но иногда случается-в силу обычного российского раздолбайства. Один забыл на личном деле «БС» написать, другой, который по камерам распределял, спросил плохо, ну и так далее. Редко, но случается, и только в том случае, если сам будешь вести себя истуканом.
– А что с тем подполковником стало?
– Откачали мы его, когда он в обморок хлопнулся. Объяснили всё. Он от счастья, что «к своим» попал, готов был ноги целовать, потом про деньги вспомнил и давай опять хлестаться, что готов всех угостить. Знаешь, был бы он нормальным мужиком – не стал бы никто над ним прикалываться.
А он такой, как наш Сиволапов, даже мордой похож. Ну, мы ему и говорим, что поскольку в тюрьме с кормежкой плохо, то наличные бабки у арестантов начальством только приветствуются. Каждый день по утрам цирик собирает желающих и ведет их к ларькам на Финляндском вокзале, за продуктами. Для этого просто надо на утренний осмотр выйти одетым и с вещами в руках…
Он так и сделал. Конечно, его приняли за «лыжника» и отправили в «транзитку», откуда он вернулся только после обеда, весь мокрый. Долго отнекивался, но рассказал, что случилось. Собралось их там человек десять, опер по одному вызывает, спрашивает, что случилось. Наш подполковник последним в очереди оказался. Ждет, нервничает, что пирожки в ларьке кончатся. Наконец и до него добрались. Опер спрашивает: «Издеваются, обижают? Меньше суток отсидел – наверное, совсем туго пришлось?» – «Нет, – говорит подполковник, – камера просто прекрасная, ребята веселые, компанейские, и так мне с ними чудесно, что даже хочется чем-нибудь вкусненьким их угостить, а то баланда ваша казенная всем обрыдла. Ведите меня скорее на Финляндский вокзал, я там деликатесов куплю и про вас, товарищ капитан, никак не забуду».
Короткая немая сцена. Потом товарищ капитан приносит полное ведро воды и окатывает «полкана» с ног до головы: «Возвращайся к своим веселым ребятам и скажи, что на Финбане идет дождь».
Глядя на собеседника, Волгин думал, что рассчитывал на несколько другое впечатление от их встречи. Конечно, он не ожидал увидеть согнутого ударами судьбы недавнего арестанта, озабоченного только тем, чтобы его оставили в покое, но и такой энергии не предполагал.
После того, как закончилось утреннее совещание, Катышев сказал:
– Подобрали мы, Серега, для тебя напарника. Акулов его фамилия. Надеюсь, возражений не имеется?
Последней фразой начальник напоминал, что все прежние кандидатуры на работу в группу по раскрытию убийств опером были в категоричной форме отвергнуты. По штатному расписанию группа должна была состоять из трех человек, но Волгин уже который год работал один. Район был небольшой, убийств в нем случалось немного, так что справлялся, в необходимых случаях заручаясь помощью ребят из отделения, – считал, что лучше быть одному, чем с коллегой, которому не можешь доверять на сто процентов.
С Акуловым они друзьями не были и даже никогда прежде не пересекались по общим делам, хотя слышал о нем Сергей только хорошее. Конечно, после неожиданного ареста Андрея нашлись такие, кто с важным лицом утверждал, что давно его подозревали, но, в целом, отношение коллектива осталось благожелательным. Акулова считали грамотным опером, погоревшим из-за того, что полез в дела руководства. Считалось, что поступил он так не специально – если б хотел всерьез «накопать», то сумел бы подстраховаться, но сути дела это не меняло. В мотивах никто разбираться не стал – как только шаги Акулова стали заметны, были приняты радикальные превентивные меры, благо любого опера обвинить в превышении власти можно неоднократно. Фамилии тех, кто приложил руку к аресту, назывались вслух в курилках и на пьянках. В последнем случае обличительные речи перерастали в тосты с пожеланиями неприятностей, но дальше слов дело не шло. Во-первых, оперской коллектив перестал быть прежним монолитом, сплоченным общими интересами, опасностями и традициями. Во-вторых, Андрей всегда держался несколько обособленно, поддерживая с коллегами, которых уважал, ровные, дружеские, но не более того отношения, игнорируя тех, кого открыто презирал.
Когда неделю назад стало известно, что Андрея освободили, мнения разделились. Одни считали, что Акула – прозвище прилипло к Андрею давно, в самом начале милицейской службы, – вернется на работу и задаст своим врагам хорошую «ответку». Другие, которых было большинство, склонялись к мысли, что времена графа Монте-Кристо канули в Лету. Предполагалось, что Акулов не станет нападать на ветряные мельницы, отгуляет положенный длительный отпуск, дождется, пока уголовное дело в отношении него прекратят, и уволится к чертовой матери, предварительно вытребовав у МВД зарплату за время отсидки.
Достоверно было известно одно: решение суда вызвало приступ мигрени и у Сиволапова, и у некоторых других руководителей, повязанных с вороватым полковником общими делами.
– Нет, возражений у меня нет, – ответил Волгин, хотя внутренне и сомневался: ему казалось, что человек, только что освобожденный из тюрьмы, больше озабочен личными проблемами, чем повышением раскрываемости.
– Тогда иди, встречай. Он сейчас в отделе кадров ксиву получает, – Катышев многозначительно ухмыльнулся, и Сергеи вспомнил, что, по слухам, начальник УР «ставит на красное» – то есть на то, что Акулов устроит своим обидчикам легкую варфоломеевскую ночь.
. Андрей появился через час с небольшим. Энергично вошел в кабинет, поздоровался и, с одобрением оглядев обстановку, сказал:
– Будем, значит, воевать вместе. Если не возражаешь, я свой стол вот здесь поставлю. Только надо еще найти, где его можно украсть – у старшины, как всегда, ничего нет.
– Старшина как всегда жмотится, – возразил Волгин, но Акулов, присаживаясь на подоконник,покачал головой:
– Ничего подобного, я сам его каптерку облазил – действительно, пусто.
Волгин отметил, что Акулов мало изменился. Похудел, конечно, да и черты лица, и взгляд стали острее, жестче, – но все это можно заметить, только если знаешь, где он побывал, и разглядываешь предвзято. Среднего роста, худощавый, резкий в движениях – он выглядел моложе своих тридцати лет и напоминал боксера, не так давно оставившего ринг, пристроившегося, через друзей, в какой-то бизнес, но не привыкшего еще к спокойной жизни, неосознавшего, что теперь он зарабатывает продажей порошков и кошачьего корма, и много будет у него в жизни хорошего, но запах спортзала и радость побед остались уже в прошлом.
Об арестантском прошлом Акулова напоминали только нездоровый цвет лица и прическа – светло-русые жесткие волосы были острижены почти под «ноль».
– Я думал, ты возьмешь отпуск, – сказал Волгин.
– Я тоже так думал, совсем недавно. Но кое-что изменилось. Да и с делом моим надо разобраться – оно ведь еще не закрыто.