Лапсердак, мысленно подсчитывая годы, начал отгибать пальцы, прежде сжатые в кулак. Андрей читал где-то, это является европейской привычкой.
Закончил расчёты и тихо сказал:
— Он должен был осенью освободиться…
* * *
— Девушка, а что такое пицца с тушёнкой?
— Это изобретение нашего повара, — продавщица кокетливо поправила красную шапочку, — лепёшка, мясо, сыр, кетчуп и овощи. Разогреть?
— Нет, дайте мне лучше классическую.
Через десять минут, вытирая губы салфеткой, Акулов подумал, что надо было решиться на эксперимент. Хуже бы не получилось.
— Вам понравилось? — крикнула продавщица вдогонку.
— Лучше бы я родился беззубым…
Андрей вышел из круглосуточного павильончика «Бистро» на улицу. Закурил, встал у своей разбитой машины. Так и не связался с Ермаковым по поводу ремонта. Сейчас уже поздновато звонить. Десятый час вечера — скорее всего, Денис давно занялся личной жизнью. Надо будет завтра не забыть о машине поговорить и узнать, что там со слежкой за Лапсердаком. Удалось Денису организовать «хвост» или нет? Если «ноги» уже сегодня «пошли», то, значит, засекли их поездку на Южное кладбище…
* * *
— К главному входу не надо, — говорит Лапсердак. — Езжай мимо, я покажу, где удобнее. Меньше придётся идти.
Паркуются на занесённой снегом площадке. Она небольшая и примыкает к ограде кладбища. Калитка наполовину открыта, нижняя планка примёрзла к земле. Проходить неудобно, куртка цепляется за наплывы от сварки на прутьях калитки. Акулов стукается обо что-то ботинком, смотрит вниз и замечает торчащий из льда замок. Дужка его перепилена.
— Последний раз я был здесь в апреле, — говорит Лапсердак.
Заблудиться нельзя — от калитки дорожка выводит прямо к могиле. По ней давно не ходили, ноги по щиколотку утопают в снегу. Скользко, порывистый ветер бьёт прямо в лицо, пробирается под одежду. Акулов идёт, наклонив голову.
— Черт! — Юрий даже останавливается, удивлённый. — Черт возьми! А! Ты видел?! Не, ты посмотри!
Указывает направление левой рукой. Андрей смотрит. Ограды, кресты, монументы. Вдалеке работает трактор.
— Ему поставили памятник, — Лапсердак потрясён.
— В апреле…
— Ничего не было!
Он почти бежит к могиле друга. Поскользнувшись, брякается коленом об лёд. Должно быть, ему очень больно, однако он не обращает внимания. Поднимается и спешит дальше. Андрей чуть не падает на том же месте, хотя и двигается с осторожностью.
Они стоят перед могилой.
Гранит и мрамор, надпись выполнена позолотой.
«Гмыря Ростислав Ростиславович…»
Агрессивная поза, спортивный костюм, на оттопыренном пальце — ключи с символикой «мицубиси». Все мелочи проработаны, даже застёжка на куртке видна. Наручные часы показывают половину второго. Андрей вспоминает, что в это время, предположительно, Ростислав был убит.
— Кроме брата, у него нет родственников, — говорит Лапсердак. — Значит, он приезжал сюда из Казахстана.
— Кто ему сообщил?
— Анжелика могла написать.
Анжелика Мартынова была девушкой Гмыри. Она же танцевала в шоу-группе «Сюрприз» вместе с Викторией. В ноябре её застрелили.
— А братва?
Юрий отрицательно качает головой:
— Здесь не было никого, кроме меня. А ленинградские сюда б не поехали. Да и кто бы этим занялся, когда прошло столько времени? Представляешь, сколько такой памятник стоит?
Лапсердак, кажется, готов смотреть на него до утра. Андрей трогает его за рукав:
— Подожди меня здесь.
Юра кивает, не отводя глаз от монумента.
Акулов пробирается по дорожке между могил к центральной аллее. Сориентировавшись, идёт к центральному входу — где-то там должна располагаться администрация.
Основной корпус заперт, но в голубом вагончике-бытовке кто-то есть. Когда Акулов подходит, этот кто-то, очевидно, справляет нужду — из отверстия в полу бытовки журчит на снег жёлтая жидкость. Дверь приоткрыта, железные ступени дрожат под ногами, перила холодят даже через перчатки.
Акулов символически стучит и заходит. Что-то вроде предбанника, в котором темно и не развернуться, потом ещё одна дверь и помещение во всю длину вагона. Дальний правый угол отгорожен занавеской. Она отдёргивается, и появляется мужчина, застёгивающий ширинку.
Ему под сорок лет. Невысокого роста, с животиком. Одет во фланелевую рубашку, меховой жилет, тёплые брюки и валенки.
Кажется, его недавно побили. Смотрит испуганно, на лице следы крови — он замывал, но осталось под носом и на щеке. Ворот рубахи надорван, карман сорван напрочь. Руки трясутся — справиться с ширинкой он так и не может, дёргает вверх-вниз, защемляет рубаху. Она торчит из штанов острым черно-красным треугольником.
— Что-то случилось? Вам нужна помощь?
Мужчина молчит. Акулов достаёт «ксиву»:
— Угрозыск.
Зачем так сказал? Никогда не употреблял сокращение, всегда говорил целиком оба слова.
Мужчина кивает. Непонятно, расслышал он или нет. Прежде чем подойти к нему ближе, Акулов запирает позади себя дверь. Задвижка довольно надёжная, на окнах решётки — если начнётся осада, они продержатся какое-то время.
В помещении беспорядок. Это не сразу заметно — ведь не ожидаешь, что интерьер бытовки будет соответствовать уровню приличного офиса. Грязь, бардак на столе и разномастная мебель не должны удивлять. Но, если приглядеться, то заметно и другое: здесь недавно дрались. Даже не дрались, а били. Надо полагать — мужчину с торчащей из ширинки рубахой, потому что сам он никак не похож на победителя.
— Может быть, вызвать врача?
Акулов смотрит на телефон: трубка оторвана от аппарата, валяется на столе. В пластмассовом кольце микрофона чернеет широкая трещина. Рядом с ней — бурый мазок. Видимо, хотя бы один раз этой трубкой заехали по лицу.
— Со мной все в порядке.
— Точно?
Мужчина облизывает распухшие губы. Стоит, отводит глаза, переминается с ноги на ногу. Не знает, чем занять руки. На внешней стороне правой руки — след от подошвы. Фрагмент рисунка чётко различим даже с трех метров.
Перехватив взгляд Андрея, мужчина прячет руки в карманы. Потом смотрит на телефон, подходит и кладёт трубку на рычажки. Поднимает глаза на Акулова:
— Вы что-то хотели?
Андрей кладёт в карман удостоверение. Застёгивая пуговицу, говорит:
— Мне нужно узнать, кто заказывал один памятник.
Со взглядом мужчины что-то случается. Эта метаморфоза придаёт ему сходство с кроликом, брошенным в клетку к удаву. Хотя ещё вчера, да и час назад, видимо, тоже, служитель вечного покоя подобных аналогий не вызывал.