— Понимаю… — отец Валентин задумался. — И у вас возникли подозрения, что эти скупщики икон хотят устранить сестру, чтобы ничто не мешало выгодной сделке?
— Мало ли что может быть! — я пожал плечами. — Но что-то там затевается, очень нехорошее. Мы думали завтра отправиться в гостиницу, поразведать на месте, но, если бы вы могли…
— Я уезжаю завтра утром, — стал прикидывать отец Валентин. — Что ж, времени у меня должно быть вполне достаточно. Давай сделаем так. Если вы не успеете в гостиницу до моего отъезда, я оставлю вам письмо у дежурного, с подробным отчётом обо всём, что мне удалось выяснить. Хотя нет, это будет ненадёжно… Письмо будет ждать вас на пристани, у спасателей. Ведь на них можно положиться?
— Вполне! — ответил я.
— На том и порешим. Что ж, выходит, мне надо возвращаться на берег. Как ты думаешь, Гришка перевезёт меня, прежде чем уйти с вами в далёкое плавание?
— Разумеется! Это ж дело двух минут, а лодка у него большая, места должно на всех хватить.
— Отлично. Тогда пошли… По-моему, вас зовут ужинать.
И точно, мама и тётя Катя уже звали нас. Мы поспешили на кухню, и отец Валентин присоединился к нам. Ужин нам и впрямь сварганили такой, что можно было полк накормить. И макароны с тушёнкой, и большой салат, и, к чаю, варенье и мёд… Плетёная корзинка с бутербродами и термосом была уже собрана и ждала нас в углу кухни.
Я обратил внимание, что за ужином Фантик посматривала на Ваньку с лёгкой обидой и разговаривала с ним не очень охотно. Видно, он достал её своим выпендриванием. Ничего, подумал я, на реке все быстро развеется и пройдёт.
— Так вот, братья и сёстры мои! — провозгласил отец Валентин, отхлёбывая чаю. — Решил я всё-таки вернуться на берег, чтобы не оставлять без присмотра своих духовных чад…
— Как же так, отец Валентин? — воспротивилась мама. — Мы вам уже и комнату готовим…
— Ничего не поделаешь! — вздохнул отец Валентин. — Я понимаю, что без меня жизнь сразу покажется вам тусклее и скучнее, но… — он приосанился и поднял руку, как оперный певец. — «Как некий херувим, Он несколько занёс к нам песен райских, Чтоб, возмутив бескрылое желанье В нас, чадах праха, снова улететь…» — и он широко взмахнул руками. — «Так улетай же! Чем скорей, тем лучше!» Но не надейтесь, я ещё не раз и не два порхну мимо вас дивной райской птицей, чтобы вы время от времени с завистливой тоской следили за моим полётом, запрокинув головы и разинув рты…
Отец смеялся от души. Видно, он давно привык к манере общения отца Валентина — ещё с той поры, надо понимать, когда отец Валентин не был священником, а заведовал рыбным хозяйством.
— Я перевезу тебя на тот берег, — предложил он. — Ведь, боюсь, через озеро ты на крыльях не перелетишь, хоть ты и райская птица.
— Не стоит беспокоиться, — ответил отец Валентин. — Насколько понимаю, Гришка-вор может сделать двухминутный крюк к пристани, чтобы меня высадить.
— Вот ещё! — возмутился отец. — Так я и сброшу старого друга на Гришку! Да у него и лодка может быть перегружена. И потом, Гришка причалит через пятнадцать минут, а я надеялся, мы посидим ещё хотя бы часок-другой.
— Уговорил! — отец Валентин поднял руки ладонями кверху. — Ты же знаешь, какой я податливый. Для друзей на всё готов!..
Отец опять рассмеялся — и поглядел на часы.
— Что ж, пойдём, проводим наших доблестных рыбаков. Я думаю, Гришкина лодка уже на подходе.
И мы все, включая Топу, отправились на берег. Когда мы выходили из дому, нагруженные рыболовными принадлежностями, снедью и запасными свитерами, отец Валентин незаметно подмигнул мне.
— Да, чуть не забыл! — вдруг спохватился он. — Я ж специально для этого плавания приготовил… — и он извлёк откуда-то из-под рясы фуражку типа капитанской, с золочёным гербом, и торжественно водрузил её себе на голову.
— Ну, как я вам? — осведомился он. — По-моему, в этой фуражке я полностью соответствую местности!
Тут послышалось тарахтение мотора — шла Гришкина лодка. Через минуту она причалила, мы быстро загрузились в неё и поплыли, махая всем руками. Отец Валентин сделал благословляющий жест, заметный только нам — аккуратный такой, ну, как в конце французского фильма «Три мушкетёра» кардинал Ришелье незаметно благословляет Атоса, Портоса, Д'Артаньяна и Арамиса, когда они проезжают прочь и уже этого не видят…
Вот так отец Валентин и провожал нас — в рясе и капитанской фуражке, кисть правой руки приподнята в благословляющем жесте.
Прямо не знаю, как мне рассказывать о рыбалке! Если шаг за шагом — вот отплыли, вот приплыли, вот на берегу разложились и так далее — то улетучивается что-то самое главное. А если описывать это главное, то вообще завязнешь, потому что главного получается слишком много. И как мотор ровно бурчит, а над водой уже туманом тянет, лёгким и слабым, рваненьким таким, и ощущение от этого тумана, будто сумерки наступают быстрее, чем на самом деле; и как берега мимо проходят, ближний и дальний, деревья будто застыли, и лишь доносятся сквозь них загадочные шорохи и звуки; и как мотор смолкает, когда подходим поближе, и теперь слышен ровный скрип уключин и такой же ровный плеск весел, а комары, все больше наглея, начинают звенеть вокруг просто ужас, выискивая любое незащищённое место, чтобы накинуться и укусить — хорошо, мама дала нам с собой лосьон от комаров; и как сначала забрасываются сети, а потом мы причаливаем, и расчехляем удочки, и я показываю Фантику, где лучше всего будет ночной клёв — это надо пройти по валунам, торчащим из воды, и забрасывать удочку с последнего из них, где уже глубина — а Ванька всё-таки ставит свои донные удочки, а потом направляется чуть вверх по Удолице, до ручейка, который является её притоком: ручеёк уже не входит в территорию заповедника, а Ванька почему-то уверен, что если где и клюнет щука, то только там, и мы видим, как мелькает в темноте между деревьев Ванькин фонарик, и слышим, как Ванька чертыхается, споткнувшись об очередную корягу; и как Гришка с напарником — Петром Антонычем, который говорит, что его можно называть просто «Петя», даже не «дядя Петя» — раскладывают костерок на берегу и травят всякие интересные истории, выжидая, когда можно будет пойти выбирать сети; и как продрогшая Фантик возвращается к костру, и мы её отпариваем горячим чаем, и все впятером уничтожаем запакованные нам бутерброды, а Фантик забирается в спальный мешок и, услышав, что с рассветом, после того, как выберут сети, Гришка попытается прогуляться в одно местечко, где иногда ходит форель, и закинуть удочки, просит обязательно её разбудить, потому что она тоже хочет наловить форелей; и как мы прислушиваемся и приглядываемся к лесу, и в какой-то момент принимаем Ванькин фонарик за блуждающий огонёк; и как глаза слипаются — и вдруг пробуждаешься, вздрогнув, когда небо начинает сереть, и быстренько подбрасываешь несколько крупных сучьев в догорающий костёр, сухие сучья сразу занимаются, и тебя обдаёт волной жара, а воздух над разгоревшимся костром такой зыбкий и дрожащий, такие отсветы и переливы бывают в стекле, когда его быстро наклоняешь то туда, то сюда… — словом, это все важно, и ещё тысяча других вещей, перечислять которые было бы слишком долго. Это целая повесть получится из такого перечисления.