И тут клубы пара, окутывающие брата Григория, разошлись, и его худощавое, но сильное тело стало вполне видно Варлааму. Ни на лице – на щеке, ни на теле – возле правой подмышки у него не было ни малых родинок, ни больших родимых пятен. Еле заметный шрам около шеи да щербинка во рту – вот и все метины. И, сколь мог различить Варлаам, обе руки у этого человека были одной длины. Значит, врет он, называя себя Димитрием, ведь Петровский ясно говорил, что видел царевича в Угличе и слышал про его особые приметы!..
Вдруг в голове Варлаама словно вздрогнуло что-то, а потом мысли потекли с небывалой быстротой. Только сейчас, при взгляде на нового претендента, до него дошло, какая такая несообразность заключалась в рассказе Петровского. Ведь Григорий – тот Григорий, с которым Варлаам пришел из Московии! – уверял, что его подменили совсем малолетним – года в два, не больше. А Петровский, побывавши в Угличе, видел пяти– или шестилетнего царевича. Именно на его теле были знаменитые родинки, а одна рука была короче другой.
Но тогда получается, что видел Петровский подставного ребенка, а не истинного царевича! То есть тот Димитрий, вокруг которого роятся теперь поляки, словно пчелиный рой вокруг своей матки, и есть подменыш! А этот, с бледно-голубыми глазами и без родинок… да неужто он и есть подлинный царевич?!
И в это мгновение вдруг воскресло в памяти Варлаама некое мимолетное воспоминание… Вечером того же самого дня, когда Петровский удостоверил личность Димитрия (того, первого… ох, святые угодники, не сбиться бы, не запутаться бы в этих несчетно расплодившихся сыновьях Ивана Грозного!), хозяин Петровского, бойкий шляхтич, покидал Самбор и, конечно, забирал с собой слугу. И Варлаам нечаянно увидел в окошко, как пан воевода Мнишек давал Петровскому большой кошель денег, а тот кланялся и смиренно благодарил.
Опасаясь, что выгодный жених его дочери лишится поддержки недоверчивой шляхты, пан Юрий – а по слухам, он великий штукарь! – мог подстроить это опознание. Мог нанять Петровского, чтобы тот безоговорочно подтвердил личность царевича и усилил доверие к нему!
Что тот и исполнил. А шляхта, раззадоренная грядущей трепкой, которую она задаст москалям, ослепленная блеском будущих богатств, даже и не заметила, насколько не сходятся у Петровского концы с концами. Ведь каждый видит только то, что хочет видеть, а все эти зажившиеся в Самборе панки хотели видеть в Димитрии именно царевича, царевича, царевича!
Так что пан Мнишек, желая угодить будущему зятю, на самом деле оказал ему воистину медвежью услугу. И подвел его под удар… Особенно теперь, когда появился второй Гришка и второй Димитрий.
– Убей меня пан Бог… – пробормотал Варлаам, который волей-неволей поднабрался-таки польских словечек. – Что же это будет?
– Как – что? – заносчиво воскликнул новый Гришка, брызнув сквозь щербинку слюной. – Я, я истинный царевич, и ты должен помочь мне изобличить самозванца. Не то…
Светлые глаза его сверкнули лютой угрозой, и Варлаам невольно загородился шайкой.
У него вдруг отчаянно засаднило обожженные места. Просто чудо, что сей Гришка не обварил кипятком Варлаамовы детородные органы. Ох и натерпелся бы он лютой боли! Оно конечно, монаху эти части естества почти без надобности, а все же годны порою, когда малую нужду надо справить. Гришка же даже прощения не попросил. Вон какой безумной лютостью сверкают его бледно-голубые глаза! Дай ему волю, горло перегрызет всем и каждому, кто ему поперек пути станет!
И тут же Варлаам вспомнил первого Григория. Того, с кем бежал из Чудова монастыря. Кто кормил его и поил на свои деньги, а когда их ограбили, безропотно разделял с товарищем голод и холод. Руки у толстого монаха были воистину как крюки, ничего ими он делать толком не умел, разве что четки перебирать, молитвенник листать да исправно подносить ко рту ложку. А Григорий сам работал как проклятый да еще и Варлааму не давал с голоду помереть. Почитал его, как отца родного. Заботился о нем и тогда, и теперь, когда судьба его отметила и вознесла в самые высокие выси. Пусть он и не настоящий царевич… а впрочем, кому сие ведомо, кроме Господа Бога, ибо он всеведущ? Варлаам же помнит одно: пути Господни неисповедимы, и ежели он позволил Димитрию овладеть душами панков, готовых отвоевать для него русский престол, значит, то было угодно Богу. Зачем же мешать промыслу Всевышнего? А ведь именно это пытается сделать новоявленный Григорий…
Да как мог Варлаам поверить ему хотя бы на единый миг, хотя бы на мгновение счесть его истинным царевичем? Ведь это любой и каждый может прийти и назваться Димитрием! Неужто всякому верить?!
Господи, а вдруг ему поверят? Ведь есть люди, которые будут счастливы поставить первому Димитрию палки в колеса. Воспользуются появлением этого нового самозванца…
А вот интересно бы знать: не с его ли помощью покушались недавно на Димитрия подсылы Годунова? По счастью, погиб тогда Корецкий…
Нет, нового Григория надобно из Самбора удалить. И чем скорее, тем лучше. Как?.. Проще всего убить, конечно, ведь он и сам готов убить удачливого соперника!
«Ха! – покачал головой Варлаам. – Ничего себе – проще всего убить! Для разбойника с большой дороги – это так. А для монаха, живущего в Божием страхе и почитающего живую жизнь священною, ибо всякое дыхание славит Господа?» Нет, об убийстве Варлаам не мог и подумать. Ведь он даже комара-кровососа убить гнушался, не шлепал его на теле своем, а сгонял широкой ладонью либо сдувал, ибо сказано: «Кто его убьет, тот человечью кровь прольет!» Ни капли человечьей крови не пролил монах Чудова монастыря Варлаам Яцкий за всю свою полувековую жизнь – поздно и начинать. Значит, надобно от сего опасного Гришки избавиться каким-то иным способом.
Но каким же, каким? Как удалить его из Самбора? Уговаривать бесполезно, добром он не уйдет. Хитростью? Да разве обхитришь такого!
И тут снова в Варлаамовой голове засновали с невообразимой быстротой мысли. Он вспомнил, что здешний лекарь – жид, конечно, ибо все лекари испокон веку жиды, но человек все же хороший и добрый, ибо встречаются и среди этого племени хорошие и добрые люди! – хвалился недавно в корчме, что у него есть некое забудящее зелье. Стоит человеку его выпить – и он на несколько дней начисто забывает, кто он таков есть. И волю свою совершенно теряет, и можно с этим человеком делать все, что душе угодно. Скажем, вывести его из Самбора и отвести хоть в Украйну, хоть в саму Россию. Даже и до Москвы его можно довести, если почаще давать это забудящее зелье… А то и до Святой земли!