– Почему это твой? – засмеялся другой мужчина, белозубый, с соломенными волосами и зелеными, словно крыжовник, глазами, но чуть пожиже статью, чем первый. – Мы небось конаться [51] станем, кто царского яблочка первым куснет, а кто вторым.
– Не буду я с тобой конаться, Мишка, – отмахнулся черноволосый. – Моя она, моя, мне ее царь Федор Борисович, земля ему пухом, обещал, коли против Димитрия Ивановича выстою.
– Так ты же не выстоял, – снова захохотал Мишка. – Не выстоял, продал царя-батюшку!
Черноволосый хмуро показал насмешнику кулак, и в этот миг Ксения его узнала. Не раз видела во дворце молодого воеводу Петра Федоровича Басманова, возвышенного ее отцом (род Басмановых, прежде бывший в несравненной милости у царя Ивана Грозного, потом впал в долгую опалу). Да, помнится, покойный брат Федор готов был что угодно пообещать человеку, который спас бы его шаткий трон, его царство! Мать, узнав про это, очень ярилась: мол, слыханное ли дело – царевну за какого-то худородного выдавать! Федор, уставший от беспокойства, от непрестанного ворчания матери, бросил насмешливо: «Ну а наш род прямиком от Александра Невского идет!» – намекая на происхождение Малюты Скуратова, сиречь Григория Ефимовича Скуратова-Бельского, да и самого батюшки – оба из самых захудалых дворян, возвышенных Иваном Грозным. Марья Григорьевна так рассвирепела, что чуть не подралась с сыном, даром что царь… Ни мать, ни брат не спрашивали согласия Ксении на брак с Басмановым – да какое им всем было дело до ее согласия! Даже отец, любимым дитятею которого она была, не озаботился подобными мелочами, а с маху решал ее судьбу: принц Густав, герцог Иоганн, какая разница, кто еще! Ксения привыкла покорно соглашаться со всеми решениями относительно ее грядущей судьбы… Вот и сейчас, кажется, ничего другого не останется, как покорно склониться перед желанием этих двух самцов, которые, возбуждаясь от собственных слов, оспаривают ее друг у друга!
Она с ужасом смотрела на их чресла, с которыми происходили какие-то странные изменения. В жизни Ксения не видела нагого мужчину, только по Дуняшкиным рассказам представляла себе, как выглядит их естество. Но слушать – это одно, а вот зреть… Зреть и представлять свою жалкую участь…
Что с ней сделают эти двое, как натешатся? Обратят в игрушку своих прихотей? Или, не получив чаемого удовольствия, просто-напросто перережут ей горло?
Тошнота накатила, вновь начала обморочно кружиться голова.
– Эй, что закручинилась, Ксения Борисовна? – насмешливо вскричал меж тем Басманов. – Не горюй! Думаешь небось, что жизнь твоя кончилась, не снесешь бесчестья? Снесешь! И еще лучше после того заживешь. Будут тебя мужики ласкать, дорогими подарками баловать, сладкими винами поить.
– Чтоб тебе смертного вина напиться однажды! – слабым, непослушным языком выговорила Ксения. – Чтоб твоя утроба червями загнила! Чтоб тебя подняло да треснуло! Чтоб тебя!..
– Хватит, уж ладно будет! – хохоча, выставил вперед ладони Басманов. – И того ты мне нажелала, и этого, и другого, и третьего. Ох, какая щедрая, спасибо тебе на добром слове. У каждого, знаешь ли, свой черед. Покуда я и сам жив – и всем другим того же самого желаю. А придет время помирать – так и скажу: без меня живите весело и счастливо. Я ж не так, как твой батюшка, который на помин души своей собирался таку-ую заупокойную закатить, что от Кремля щепочки не осталось бы. Всех бы нас по клочочкам собирали после его заупокойной. Слава Богу, стражник, который его в подвал вел, вовремя язык развязал.
Ксения смотрела на него остановившимися глазами.
Открыт! Открыт батюшкин замысел! Эх, государь-отец, видно, Господь и впрямь помутил твой разум накануне кончины. Сведший в могилу столько винных и безвинных, как же ты позабыл о каком-то соглядатае, ненужном свидетеле, почему не заткнул ему рот на веки вечные? Отступился ты от дочери… и сам Бог от нее отступился!
Басманов поглядывал на помертвевшее лицо Ксении и злорадно ухмылялся, прекрасно понимая, что творится сейчас у нее на душе.
– Эй, девки! Евины дочки! – воскликнул он вдруг. – Что стали? Разве не видите – новая подружка ваша закручинилась, запечалилась? А ну, нарядите Ксюшеньку, как следует в бане быть наряженной, да поднесите ей для возвеселения души чарочку-другую!
Девки, притихшие было в уголочке, со всех ног кинулись к гостье, и не успела та и глазом моргнуть, как сарафан, рубаха и исподняя сорочка слетели с нее и она оказалась раздета донага. От изумления, от неожиданности, от потрясения и испуга Ксения даже сопротивляться не могла: только вяло отмахивалась, бормоча коснеющим языком:
– Оставьте! Христа ради, оставьте! Да пустите же меня!
Наконец-то девки отступились от нее, явно довольные делом своих рук. Басманов и его сотоварищ по блуду смотрели вприщур, тяжело дыша.
– Не-ет, Мишка, – протянул Басманов. – Не стану я с тобой конаться. Моя она будет, а сунешься вперед меня – хрип перегрызу.
– Ой, не шибко заносись, Петр Федорович, – не то насмешливо, не то чуточку обиженно ответил собеседник. – И на хрип мой зубов не востри. Сдается мне, что нам с тобой лишь о втором да третьем череде спорить придется! – И он кивнул на дверь, отделявшую помещение мыльни от предбанника.
Басманов хлопнул себя по лбу с самым обескураженным выражением, словно вспомнил нечто давно забытое, и заискивающе поворотился к Мишке:
– Эх, дружище… Не сказывай государю, что я о нем не вспомнил. А уж я тебе за услугу…
Он не договорил. Дверь из мыльни резко распахнулась, и на пороге в клубах горячего пара показалась фигура невысокого мужчины, одетого, вернее, раздетого так же, как и Басманов с Мишкою. Он поддерживал под руку пышнотелую девушку с мокрыми полурасплетенными косами. Девушка была то ли усталой до полусмерти, то ли пьяной. Ноги ее подкашивались, глаза блуждали. Незнакомец заботливо довел ее до лавки, на которую девушка плюхнулась, словно ком сырого теста. Прислонилась к стене, завела глаза…
Ксения вдруг заметила, что на груди ее, на плечах и животе краснеют какие-то пятна.
Да что это? Мерещится или и впрямь отчетливо виднеются следы зубов?!
Она перевела исполненный ужаса взгляд на незнакомого мужчину: да ведь он грыз-кусал измученную деваху, словно кровь из нее пил, жизнь высасывал! Не вурдалак ли стоит перед Ксенией?!
– Димитрий Иванович, батюшка, – сказал в это мгновение Басманов с долей укоризны. – За что ж ты этак-то уходил бедную девушку? Чем она провинилась пред тобой?