В его голосе послышались нотки, от которых она задрожала. Только теперь ей уже не было страшно.
Она знала, что эта звучащая в его голосе страсть отзывается в ней дрожью желания, раздувает тот огонек, что трепетал в ее груди, высеченный первым поцелуем и с тех пор не погаснувший.
— Я люблю тебя, — повторил граф. — Едва увидев тебя, я понял, что нашел нечто чудесное, то, что искал всю жизнь. — Он пристально посмотрел на нее. — Я еще не встречал женщины прекраснее и никогда не испытывал этого необъяснимого, волшебного чувства, которое говорит, что я должен беречь тебя и хранить.
Она задрожала.
— Мы — половинки единого целого, и мы оба ощущали это с самого начала, но я пытался убедить себя, что в городе, в сравнении с другими женщинами, твоя красота померкнет.
— Вы потому и пригласили меня на бал?
— В том числе и поэтому. Но была и другая причина, объяснить которую довольно трудно. Дело в том, что я использовал тебя. В ту минуту, когда ты появилась в моем лондонском доме, я понял, что могу с твоей помощью выпутаться из весьма неприятной и щекотливой ситуации.
Селеста поняла, что он имеет в виду леди Имоджен.
— Я думала, что вы любите ее…
— Я уже любил тебя и только тебя, но не желал признаваться себе в этом. Не желал признаваться, что моей драгоценной независимости пришел конец.
— Я не хочу, чтобы вы чувствовали себя обязанным… Как будто я связала вас…
— Моя дорогая, я — твой добровольный узник. С самого начала я понимал, что попал к тебе в плен.
— А я думала, что ненавижу вас, — призналась Селеста.
— Как и ты, я не понимал, что такое любовь, — хотя и мнил, что понимаю, — и поэтому предложил тебе то, что назвал «покровительством».
— Этого я и хочу теперь, — прошептала Селеста.
— Ты всегда будешь под моей защитой, — ответил граф, — но то мое предложение в библиотеке было оскорблением, хотя я и пытался преподнести его иначе. — Он обнял ее еще крепче. — Оскорблением не только для тебя, моя дорогая, но и для нашей любви, такой огромной, такой прекрасной, такой могучей, что от нее просто невозможно ни убежать, ни скрыться.
Его слова волновали ее и будоражили, разбегаясь по телу словно шарики ртути. Она уткнулась лицом в его плечо и прижалась еще сильнее.
— Я дал себе зарок никогда не жениться, но потому лишь, что не встречал женщины, которую хотел бы видеть своей женой. Наш второй поцелуй был так не похож на все другие поцелуи, и он очень многое значил для меня. — Граф коснулся губами ее волос. — Я был в Карлтон-Хаусе и видел, что король покупает игрушки для чужих детей. Вот тогда я понял, что хочу покупать игрушки для своих… для наших детей, твоих и моих.
Селеста тихонько всхлипнула.
— Я люблю тебя и не хочу, чтобы на наших детей легла тень греха. Позволь мне быть с тобой… Быть твоей любовницей… Пусть я буду счастлива недолго, мне все равно. Но я не хочу, чтобы наши дети страдали так, как страдала я, и ненавидели так, как я ненавидела.
— Они и не будут, — твердо сказал граф и улыбнулся.
А Селеста, глядя на него, подумала, что не видела человека счастливее.
— Во-первых, моя милая, потому что я никогда тебя не отпущу и в твоей жизни не будет других мужчин. Это я тебе обещаю! А во-вторых, потому что, если тебя все еще беспокоит поведение твоей матери, у меня для тебя кое-что есть.
Он поцеловал ее в лоб, разжал объятия и, отстранившись, пересек комнату и поднял валявшуюся на полу газету, которую бросил вместе со своим цилиндром.
Селеста с любопытством наблюдала за ним.
Вернувшись, граф протянул ей «Морнинг пост».
— Я купил ее в Кентербери. Посмотри на первой странице. Там есть кое-что, касающееся и тебя.
Она пробежала глазами по строчкам.
Маркиза Герон
С глубоким прискорбием сообщаем о смерти маркизы Герон, случившейся вчера в частной лечебнице в Сент-Олбансе. Маркизе было тридцать девять лет, и в последние годы она страдала от тяжкого недуга. Маркиз Герон, проживающий ныне за границей, уведомлен о случившемся.
Селеста перечитала извещение и посмотрела на графа.
— Я бы не хотел, — сказал он, — чтобы новоявленной маркизе было стыдно за поведение своей дочери.
Она то ли рассмеялась, то ли всхлипнула и уже в следующее мгновение, уронив газету, снова оказалась в его объятиях.
— Мама будет счастлива!
— Как и мы. Больше никаких слез и никаких теней.
— Вы такой известный, такой важный… Вам не должно жениться на безвестной девушке. Свет даже не знает о моем существовании.
— Для меня важна только ты, — ответил граф, — а что касается света, то он уже признал твою красоту.
Глаза ее радостно блеснули, лицо просветлело, губы раскрылись, и граф подумал, что никогда он еще не видел столь обворожительной женщины.
— Вы уверены, что желаете… желаете меня?
— Мне не хватит всей жизни, чтобы сказать тебе, как сильно. — Он стиснул ее в объятиях. — Ты — моя! Каждая твоя частичка — моя. Я научу тебя любить так, как люблю я сам, и тогда никаких сомнений не останется.
— В моей любви сомнений нет.
— Нисколько?
— Ты — весь мой мир, земля и небо. Я хочу принадлежать только тебе… Быть твоей, — страстно прошептала она и, смутившись, потупилась.
— Моя драгоценная! Моя любовь! — воскликнул граф. — Давай же не будем терять время. Найдем священника, и пусть он нас поженит. В бухте стоит моя яхта, и как только ветер стихнет, мы сможем отправиться туда, куда ты только пожелаешь. Но только и я с тобой!
В ее глазах блеснули слезы.
— Мы и вправду можем это сделать?
— Уверяю тебя, ничто и никто нас не остановит. Я люблю тебя, милая, и никому не отдам.
Их губы соединились.
Он поцеловал ее нежно, словно подтверждая слова клятвы.
Она ответила, и в тот же миг огонек, что вспыхнул прошлой ночью, полыхнул с новой силой, объял их и разгорелся пожаром. Селеста прижалась к графу, он притянул ее к себе, и их тела словно стали единым целым.
— Обожаю тебя, — хрипло прошептал граф. — Обожаю.
И Селеста поняла, что с этими словами он преподносит ей свое сердце и душу.
«И я тебя тоже», — хотела сказать она, но слова почему-то застряли в горле.
А потом были только восторг и сокрушительная сила любви, устоять перед которой невозможно.