Пусть нежный взор твоих очей
Коснется копии моей.
И может быть, в твоем уме
Возникнет память обо мне.
Подумал и дописал:
«Нюре Б. от Вани Ч. в дни совместной жизне».
Карандаш спрятал в карман, а карточку положил на подоконник.
За окном светало и дождь, кажется, перестал. Пора было будить Нюру, а самому подремать хоть немного, потому что скоро надо пленных выводить на работу и там, в чистом поле, следить в оба, чтобы не разбежались, подобно своему начальнику.
Будить Нюру было жалко. И вообще жалко. Сколько они вместе живут, сколько она из-за него терпит, сколько сплетен вокруг, а ведь никогда не пожалуется. Был, правда, случай, намекнула робко, что не мешало бы оформить отношения, да он отговорился, что красноармейцу без разрешения командира жениться нельзя. Это, конечно, так, но, если по-честному, дело не в разрешении, а в том, что он сам не решался, обдумывая положение с разных сторон.
Иван подошел к Нюре и тихо тронул ее за плечо.
– Нюрк, а Нюрк, – сказал ласково.
– А? Что? – Нюра, вздрогнув, проснулась и смотрела на него бессмысленными от сна глазами.
– Сменила б, слышь, меня на маленько, – попросил он. – Спать хочется, мочи нет!
Нюра послушно слезла с кровати, всунула ноги в сапоги, взяла винтовку и села возле двери.
Иван, не раздеваясь, лег на освобожденное место. Подушка была теплая после Нюры. Он закрыл глаза, и только сознание его начало путаться между сном и действительностью, как послышался какой-то странный, с прихлебами звук, что-то ахнуло где-то, и зазвенели оконные стекла. Иван сразу пришел в себя и сел на кровати. Проснулись Свинцов и Едренков. Нюра сидела на прежнем месте, но лицо ее выражало беспокойство.
– Нюрка, – шепотом позвал Иван.
– А? – шепотом отозвалась она.
– Чего там такое?
– Кажись, стреляют.
И вдруг снова бабахнуло, теперь вроде с другой стороны. Чонкин вздрогнул.
– Господи, твоя воля! – шепотом выдохнула Нюра.
Проснулись и другие пленники. Только лейтенант Филиппов чмокал губами во сне. Свинцов приподнялся на локте и переводил взгляд с Нюры на Чонкина и обратно.
– Нюрка, – сказал Иван, торопливо зашнуровывая ботинки. – Дай мне винтовку, а себе возьми из кошелки левольвер какой побольше.
И, не надевая обмоток, вышел во двор. Во дворе было тихо, грязно, но дождь перестал. Еще не совсем рассвело, но видимость была уже неплохая. Самолет, расставив свои нелепые крылья, стоял на месте.
Чонкин огляделся, и странное зрелище поразило его.
Метрах в двухстах за огородами клубились белые сугробы.
«Что за хрен? – удивился Чонкин. – В такую теплынь откуда же снег?»
Он заметил, что сугробы эти шевелятся и передвигаются в его сторону. Чонкин еще больше удивился и вгляделся внимательней. И тут только он понял, что это вовсе не сугробы, а некая масса людей, которые ползут по направлению к нему, Чонкину. Он не знал, что это ударный взвод, которому было поручено забросать противника бутылками с горючей жидкостью как продолжение артподготовки. Когда их обмундировывали, на складе не хватило шинелей и бойцам выдали зимние маскхалаты, которые были использованы по причине плохой погоды. «Немцы!» – подумал Чонкин. В ту же секунду ахнул винтовочный выстрел, и пуля взвизгнула под самым ухом Ивана. Он упал. Подполз по грязи к правой стойке шасси и укрепил винтовку между стойкой и колесом.
– Эй, сдавайтесь! – крикнул кто-то оттуда, от белых халатов.
«Русские не сдаются!» – хотел крикнуть Чонкин, но постеснялся. Вместо ответа он приложился щекой к прикладу и выстрелил не целясь. И тут началось. Со стороны неприятеля захлопали беспорядочно выстрелы, и пули засвистели над Чонкиным. Большая часть пролетала мимо, но некоторые задевали самолет, распарывали обшивку и со звоном плющились о стальные детали мотора. Чонкин уткнулся лицом в землю и время от времени, экономя патроны, стрелял неизвестно куда. Извел первую обойму, заправил вторую. Пули продолжали свистеть, некоторые из них совсем низко. «Кабы старшина выдал мне каску», – с тоской подумал Иван, но продолжить свою мысль не успел. Что-то мягкое плюхнулось рядом с ним. Он вздрогнул. Потом слегка повернул голову и открыл один глаз. Рядом с ним лежала Нюра и так же, как он, прижавшись к земле, палила в воздух сразу из двух пистолетов. Кошелка с остальными пистолетами лежала рядом про запас.
– Нюрк, – толкнул Чонкин подругу.
– Ась?
– Ты почто их-то бросила?
– Не бойсь, – сказала Нюра, нажимая сразу на два спусковых крючка, – я их в подпол загнала и гвоздями забила. Ой, погляди!
Иван приподнял голову. Теперь белые продвигались вперед короткими перебежками.
– Этак, Нюрка, мы с ими не справимся, – сказал Чонкин.
– А ты из пулемета умеешь? – спросила Нюра.
– А где ж его взять?
– А в кабинке.
– Ой, как же это я забыл! – Чонкин вскочил и ударился головой о крыло. Прячась за фюзеляжем, оборвал тесемки брезента, залез на крыло, и не успели белые отреагировать, он был уже в задней кабине. Здесь действительно находились турельная установка и пулемет с полным боекомплектом. Чонкин схватился за ручки. Но пулемет был неподвижен. Турель от долгого бездействия и дождей заржавела.
Начал он плечом расшатывать пулемет, но он не поддавался.
Тут что-то тяжелое без выстрела упало на верхнее крыло. Потом еще и еще. И застучало вокруг и по крыльям, зазвенело разбитое стекло и остро запахло чем-то похожим на керосин. Чонкин высунул голову и увидел, что из-за ограды летит на него туча бутылок, наполненных желтой жидкостью. Большая часть бутылок плюхалась в грязь, но некоторые попадали по самолету, катились по крыльям и разбивались об мотор. (Впоследствии оказалось – бойцов ударного взвода забыли предупредить, что бутылки с горючей жидкостью надо сперва поджигать, и они швыряли их просто так.)
Сбоку на крыле появилась Нюра.
– Нюрка, не высувайся, – крикнул Иван, – пришибут!
– А на кой они бросают бутылки? – прокричала ему в ухо Нюра, паля одной рукой в воздух из пистолета.