Священник принялся читать молитвы, и все склонили головы. Согласно плану, составленному Кейт, после молитвы мне предстояло продекламировать одно стихотворение, которое Люси очень любила в те дни, когда мы, три подружки, были без ума от поэзии Кристины Розетти. Мисс Хэдли не одобряла подобное увлечение, полагая, что сентиментальная литература вредна молодым леди, ибо лишает их природной веселости. Естественно, запретный плод казался нам еще более сладким. Каждый вечер Кейт и Люси доставали книгу, припрятанную в нашем дортуаре, и трагическим шепотом читали стихи при лунном свете.
— Помнишь, Мина, Люси особенно любила одно стихотворение, — сказала мне Кейт при встрече. — Она часто повторяла, что хотела бы услышать его на своих похоронах. Будет весьма уместно, если ты его прочтешь.
С этими словами Кейт вручила мне листок бумаги со стихотворением.
— Думаю, ты сделаешь это лучше, чем я, — заявила она. — Мисс Хэдли недаром превозносила до небес твое произношение.
— Когда Люси увлекалась этими стихами, ей было пятнадцать лет, — возразила я. — За прошедшие годы она наверняка к ним охладела.
— Нет, нет, — покачала головой Кейт. — Мне кажется, она предчувствовала свою раннюю смерть.
— А мне кажется, разоблачая медиумов, ты многое у них переняла, — заметила я. — К тому же ты сама можешь прочесть стихотворение, если считаешь это необходимым.
— Я же сказала, у тебя дикция лучше и голос приятнее. Ты же учила девчонок правильному произношению. По сравнению с твоим мое чтение покажется вороньим карканьем. К тому же Люси всегда была более близка с тобой, чем со мной.
Я не могла не признать, что все это соответствует истине. Между Кейт и Люси никогда не было особой душевной близости. И голос мой, в отличие от резковатого голоса Кейт, был мягок и мелодичен.
Когда я поделилась своим намерением с Артуром Холмвудом, он выразил свое горячее одобрение.
— О, если Люси этого хотела, мы должны выполнить ее желание, — заявил он.
Священник смолк, и до меня донесся голос Артура:
— Теперь мисс Мина Мюррей — о, простите, миссис Джонатан Харкер, прочтет стихотворение, которое Люси любила в школьные годы, когда они с миссис Харкер были неразлучны.
Взгляды всех собравшихся устремились на меня. Сердце мое колотилось как бешеное. Я растянула губы в печальной улыбке, соответствующей ситуации, и на трясущихся ногах вышла вперед, к гробу. Руки у меня тоже дрожали, к тому же были затянуты в перчатки, так что мне не сразу удалось извлечь из кармана листок со стихотворением. Артур ободряюще улыбнулся и взял у меня зонтик, намереваясь держать его над моей головой.
Когда я заговорила, выяснилось, что голос мой дрожит еще сильнее, чем руки. В искусстве декламации я практиковалась в течение многих лет, так как мисс Хэдли частенько приглашала меня в гостиную и заставляла читать стихи перед родителями потенциальных учениц. Сделав над собой усилие, я ощутила, как внутри меня оживает прежняя Мина, с блеском исполнявшая эту обязанность.
Мысленно я приказала себе говорить внятно и неспешно, ибо нервическая торопливость говорящего, не позволяющая слушателям вникнуть в смысл его слов, является самой большой погрешностью против правил ведения беседы.
— Много лет назад, когда мы были маленькими девочками и учились в школе, Люси пришла в восторг, прочтя это стихотворение. Она даже пожелала, чтобы оно прозвучало на ее похоронах. В ту безоблачную пору я надеялась, что мне не придется выполнять столь печальную обязанность. А если это и случится, думала я, я буду тогда древней старухой. Кто бы мог представить, что моя обожаемая подруга, которая могла еще долгие годы служить украшением этого мира, оставит его так рано. Люси, я знаю, ты сейчас слышишь меня.
Земля, сомкни ее глаза плотней,
Печатью будь для взора утомленного;
Укрой ее, чтоб не были слышны
Ни грубый смех, ни вздохов тихий шелест;
Нет у нее вопросов и ответов нет;
Все смерть благословенная решила,
Все, что мучительно ее терзало
С момента появления на свет;
Теперь блаженство райское вкусила;
Тьма приняла ее в объятия нежней,
Чем яркий полдень жизни,
И тишина звенит мелодией чудесной,
Милее песен, что она знавала;
Вся трепетная суть ее затихла;
До возрожденья в Вечности
Покой ее ничто не потревожит;
В момент же пробужденья
Ей смерти сон покажется мгновеньем.
Полагаю, я справилась со своей нелегкой задачей довольно успешно. Несколько раз, когда перед мысленным моим взором вставала юная Люси, с воодушевлением восклицавшая: «Представь, невзгоды исчезают там!», на губах моих мелькала легкая улыбка.
Но вот настал черед последнего прощания. Мы молча наблюдали, как гроб внесли под своды склепа, где уже покоились родители Люси.
Джон Сивард, который вместе с другими мужчинами заносил гроб в склеп, встретился со мной взглядом, выйдя наружу. Когда он подошел, мы оба долго переминались с ноги на ногу, не в состоянии найти нужных слов. Глаза его, полные тоски и тревоги, были выжидающе устремлены на меня. Дождь прекратился, и это дало доктору возможность сказать: «Давайте я понесу это» и взять мой зонтик.
После этого мы вновь погрузились в молчание. Обоим хотелось облегчить душу, и оба не знали, с чего начать. Неожиданно Сивард сжал мою руку и поцеловал ее.
— Если вы не возражаете, я провожу вас до кареты, — предложил он, ободренный тем, что я приняла этот поступок как должное.
Рука об руку мы направились к кладбищенским воротам.
— Мы с вами не встречались с тех пор, как вы покинули Уитби, — заметил Сивард. — Надеюсь, мистер Харкер полностью поправился?
Я уже собиралась дать на этот вопрос вежливый и сдержанный ответ, как вдруг язык мой прилип к небу, ибо я увидела знакомую блестящую карету, запряженную парой вороных коней. Незнакомец стоял рядом, в прекрасно сшитом драповом костюме, темно-зеленом жилете и черной рубашке. Шелковый шейный платок его был заколот серебряной булавкой в виде дракона. Я разглядела даже, что у этого дракона изумрудные глаза, и глаза эти неотрывно устремлены на меня, так же, как и глаза его владельца. Он распахнул дверцу кареты и беззвучно произнес:
— Садись, Мина. Тебе больше нечего здесь делать.
Доктор Сивард, похоже, не видел ни моего преследователя, ни блестящей черной кареты с распахнутой дверцей. Он продолжал говорить как ни в чем не бывало. Смысл его слов не доходил до меня, ибо все мое внимание поглощал тот, кто звал себя моим слугой и повелителем.
— Тебе больше нечего здесь делать, Мина, — беззвучно повторил он. — Поедем со мной.
С усилием отведя от него глаза и оглядевшись по сторонам, я убедилась, что никто, кроме меня, не замечает его присутствия. Это обстоятельство несказанно удивило меня, ибо мне казалось, что он должен приковывать к себе все взоры. Но, может быть, все участники похорон слишком поглощены своей скорбью? Или же я стала грезить наяву? Мне отчаянно хотелось броситься к своему преследователю и, коснувшись его руки, убедиться в его реальности. Но доктор Сивард уже подвел меня к одной из карет траурного кортежа.