Первым молчание нарушил Антоний.
— Чтобы жить в мире с памятью Цезаря, я предпочитаю считать, будто он ни на миг не представлял, что Октавиан будет представлять угрозу для кого-либо из нас или для твоего сына. Я не могу поверить, что он знал, какие мрачные замыслы копошатся в уме этого мальчишки.
«Быть может, так, — подумала Клеопатра. — А быть может, Цезарь распознал их и решил в конце концов, что ему это нравится. И пожелал выпустить их на волю. Такое тоже возможно».
Эта царица что — какая-то волшебная египетская корова? Как ей удается производить на свет сыновей по собственному желанию? Наверняка она искушена в темном колдовстве! Всем ведь известно, что в тех нечестивых землях, лежащих далеко на востоке, широко распространены темные искусства. Жирные самодержцы зачаровывают там свой народ и ведут жизнь, полную упаднической роскоши, за счет своих несчастных заколдованных подданных.
Сперва она использовала свою магию, чтобы дать сына Юлию Цезарю, — несомненное доказательство ее сотрудничества с темными силами. Цезарь спал с сотнями женщин во всех странах, по всему свету, и ни одна из них так и не объявила, что родила ему сына. Он произвел на свет всего одного ребенка, девочку, а затем его семя испортилось.
Октавиан иногда задумывался: может, это из-за гомосексуальных наклонностей Цезаря его семя ослабело? А если да, то не произойдет ли то же самое и с ним? Октавиан делал лишь то, что нужно было сделать. И кто на его месте поступил бы иначе? Небольшая плата за все, что воспоследовало потом. И по правде говоря, это вовсе не было неприятно, особенно для первого сексуального опыта. Цезарь был старым греколюбом, и, несомненно, ему нравились все виды искусства, все философские течения, все драмы и комедии, все традиции, которые исходили из этой маленькой страны. Наверняка он думал о Платоне и симпозиуме, когда привел Октавиана к себе в шатер — там, в Испании — и объяснил ему, как именно высокопоставленный человек передает свою власть избранному им юноше и готовит его к общественным обязанностям.
Октавиана это предложение изумило, но мать заранее сказала ему, что он должен ублаготворить Цезаря любой ценой. Ему ни в коем случае нельзя ослушаться Цезаря или вызывать его неприязнь. «Юлий — это твое будущее, — наставляла она. — Его покровительство вознесет тебя над всеми. Если он выберет другой объект для приложения своего великодушия, ты окажешься предоставленным самому себе и тебе придется завоевывать место в жизни, опираясь лишь на собственные силы и собственный талант». А затем смерила его таким взглядом, что сразу стало ясно: она не считает последний вариант удачной идеей, если учесть, какие таланты он успел продемонстрировать за свою недолгую жизнь.
«Ну что ж, — рассмеялся про себя Октавиан, — многие отдают больше, а получают куда меньше».
Но Клеопатра не удовольствовалась тем, что произвела на свет одного ублюдка. Чтобы оспорить притязания Октавиана на власть, она дала Антонию еще двух сыновей. У Антония и так уже имелось двое сыновей — Антулл и Антоний-младший, рослый, красивый мальчишка, лишенный матери, который жил сейчас в римском особняке Антония вместе с Октавией. Зачем богам понадобилось дарить ему еще двух? Разве что это было устроено не богами, а ею, этой наглой царицей, называющей себя земным воплощением Исиды.
Не случайно Сенату приходилось так часто подавлять очаги поклонения Исиде. Эта богиня сводит женщин с ума. Они молятся ей об исполнении всех своих желаний, тех желаний, которые не хотят исполнять их мужья, сыновья или правители. Желаний, которые порядочные женщины не испытывают и испытывать не должны. Желаний, к которым суровые римские боги остаются глухи.
«Я — Исида. Я владею Судьбой. Божества склоняются передо мной». Вот что эти женщины распевают в ее храмах. Любой здравомыслящий человек поймет, что такого допускать нельзя.
Октавиан вновь принялся наблюдать за играми с участием животных. Солнце стояло высоко, и на балдахин, под которым сидели они с Ливией, обрушивался безжалостный жар. По сигналу Октавия на арену выпустили леопардов.
Скольких трудов стоило добыть диких животных для этих представлений! Пришлось потратить целое состояние, чтобы изловить зверей в Африке, выследить, загнать в клетки, прокормить и довезти до Рима. Людей, умеющих обращаться с хищниками, немного, и обычно работают они недолго. Потерянная рука, искалеченная нога — и все, карьера окончена.
Октавиан вздохнул. Неудивительно, что Цезарь так уставал от административных дел. Как это должно быть скучно и утомительно для человека военного! И все же Цезарь подчеркивал важность празднеств. Именно Цезаря посетила идея превратить гладиаторские игры из части церемонии в честь умерших в составную часть празднеств и триумфов. При этом сам он не любил этого зрелища. Цезарь предпочитал проводить время в обществе ученых и актеров, но заверял Октавиана, что гладиаторские игры — необходимое зло.
Он был прав; люди просто с ума сходили по этим играм. В некоторых кварталах женщины требовали, чтобы им тоже разрешали посещать игры вместе с мужьями. Октавиан не одобрял этого. Он считал подобное неуместным. Женщины, только дай им повод, теряют контроль над своими страстями. Если песнопения, обращенные к богине, доводят их до безумия, то что с ними сделает вид крови, проливаемой в таких количествах?
Тут мысли Октавиана перешли от женских страстей к страстям той, кого он считал наихудшей представительницей своего пола. Она шествует по владениям Антония так, словно и вправду уже стала императрицей! Она еще не знает, насколько эффективно Октавиан начал вмешиваться в ее планы.
После поражения Антония под Фрааспе Октавиан произнес в Сенате небольшую траурную речь. «Несчастный Антоний! — вскричал тогда он. — Как нам спасти великого человека от этой порочной женщины? Он настолько подпал под ее чары, что отложил ведение военных действий на несколько месяцев, лишь бы только не покидать ее объятий! Он предпочел столкнуться с белой смертью армянской зимы, дабы провести несколько лишних мгновений в постели своей любовницы. А потом, после отступления от Фрааспе, вместо того чтобы переждать зиму и атаковать врага весной, он призвал ее; ему так не терпелось снова оказаться рядом с Клеопатрой, что он вызвал ее к себе в Левку. Он даже не мог дождаться возвращения в Александрию, чтобы снова увидеть ее. Молитесь за Антония, сенаторы! Молитесь, чтобы к нему вернулся рассудок!»
Октавиан остался доволен тем эффектом, который произвела его речь. Вскорости весь Рим оплакивал судьбу Антония, противопоставляя его внебрачные наслаждения в роскошной постели Клеопатры сдержанности и верности, которых придерживался Октавий в отношениях со своей степенной, но любимой им Ливией.
Но несмотря на все усилия Октавиана, Антоний и Клеопатра быстро оправились от поражения. Клеопатра снова забрала Антония к себе в Александрию, излечила его уязвленное самолюбие и восстановила его силы. Весной она отправилась вместе с ним — она ехала бок о бок с Антонием, словно его военачальник! еще одна Фульвия! — в Сирию, а там они расстались, и Антоний вторгся в Армению.