Папа подумал и кивнул:
– Ладно, гуляйте.
– Возле дома, - предупредила мама. - Я буду проверять.
Мы изо всех сил закивали, наобещали и смылись.
– Дим, - сказал Алешка. - Раз уж с деньгами не вышло, давай какое-нибудь доброе дело сделаем.
Какая тут логика? А если бы с деньгами вышло, то добрых дел не надо делать? А ведь с деньгами их делать проще.
– Давай деда обрадуем. У которого все время «клюёть, но никак не ловится».
– Рыбы ему купим?
– Зачем? Пусть он ее поймает. Мы ему поможем.
Опять загадки.
– Дим, - уже сердясь, сказал Алешка, - мы ему на крючок мою ручную рыбу насадим, Соньку. - Подозреваю, что кличку своей рыбе Алешка дал не случайно. - Вот дед обалдеет!
– Кто обалдеет? - маминым голосом спросил я. - Ты про кого так грубо, Алексей?
Алешка не ответил. Он взял пластиковый мешок, вывалил из него пивные пробки в сундук и направился к бочке.
Сонька, едва Алешка стукнул в бочку костяшками пальцев, высунула свою ненасытную морду и распахнула пасть.
– Вытаскивай ее, Дим! - скомандовал Алешка, расправляя мешок.
Я ухватил это чудовище, обожравшееся лягушками и котлетами с макаронами, с трудом вытащил его из воды и запихнул в мешок.
Рыба все это перенесла, как и положено рыбе - молча. Тем более что особого сопротивления она все равно оказать не могла. От долгой и сытной жизни в круглой бочке Сонька раздобрела и приобрела странную форму - почти совсем изогнулась колесом. Вполне могла, если бы захотела, тяпнуть сама себя за хвост.
– Лех, - сказал я с сомнением, - она по дороге сдохнет.
– Не сдохнет, - уверенно ответил Алешка. - Мы ей водички в мешок подольем.
Мы так и сделали: начерпали в мешок водички ковшиком и завязали его горловину. С трудом затащили мешок в лодку. Отчалили.
Пока плыли до мостков с дедом, рыба вяло трепыхалась в мешке.
Дед нам обрадовался. Видно, совсем заскучал без добычи. Ничего, сейчас ему весело будет!
– Дим, - шепнул мне Алешка, - я ему буду зубы заговаривать, а ты с той стороны мостков рыбу запускай. Понял?
– А чего это у вас в мешке? - спросил дед, когда мы причалили к мосткам.
– А, - небрежно отмахнулся Алешка. - Деньги. Нашли на дороге.
– Во! - обрадовался дед. - Ерофеич тоже недавно целый портмонет нашел.
– Портмонет - это что? - спросил Алешка. Зубы начал заговаривать. - А Ерофеич - это кто?
– Не знаешь? - радостно засмеялся дед и перекинул удочку. - Портмонет - это такой здоровенный кошель для денег. Вроде портфеля. А Ерофеич - это я сам. Я всегда себя Ерофеичем называю, из уважения. Человек должен сам себя уважать. Тогда его и другие уважать станут.
Завелся дед. Алешка мне подмигнул. А я стал пытаться решить задачу, которую он мне поставил. Ну, положим, поднырну я вместе с рыбой под мостки. Ну, положим, удастся мне подтянуть незаметно крючок. А если нет? Если на этот крючок дед меня самого подсечет?
Ну не подсечет, ладно. Насажу я ему рыбу. А она рванется, туша такая, и сдернет деда вместе с его удочкой в воду. И поплывет его шляпа по течению. До самой Астрахани.
Нет, это не годится. И вообще, на фига нам это надо?
А дед тем временем разливался. Воспоминаниями делился.
– Гляжу: едет по дороге здоровенная машина. Красивая, аж жуть. Останавливается. Выходит из нее мужик, видный такой, зубастый…
Тут я насторожился.
– И прямо идет себе в кустики. Ну, думаю, меня это маленькое дело не касается. Шагаю себе мимо. С машиной поравнялся, гляжу на нее, любуюсь. А водитель мне: «Иди себе, дед, что вылупился?» Ладно, Ерофеич - он какой? Он покладистый. Он себя уважает. Тут как раз зубастый из кустов выходит. Садится в машину и говорит: «Давай в Опенки. В магазин зайдем». И поехали. А Ерофеич - он какой? Он глазастый. Глядь, а где машина стояла, портмонет лежит - этот зубастый его выронил, когда портки застегал. Я его схватил и давай бечь! За машиной. Во всю свою силу. Бегу, кричу, рукой машу - куда там! Пыль столбом. Эх, думаю, надо их в Опенках перехватить. И напрямки потрюхал, через луга. В Опенки прибег - задохнулся весь. Однако успел. Стоит зубастый в лавке, по карманам себя шарит. И лицо у него растерянное. Тут я и подоспел.
– Он небось обрадовался? - заинтересованно спросил Алешка и состроил мне недовольную гримасу: мол, что ты копаешься?
– У! Обрадовался! Портмонет толстенный, деньгами набитый. - Дед снова перебросил удочку, поближе к мосткам.
Удобно, подумал я.
– Поблагодарил вас? - спросил Алешка.
– А как же! Спасибо сказал. Руку мне пожал. И сигареткой угостил. Да ведь я некурящий.
– И все? - Алешка в безмерном удивлении распахнул глаза.
– А чего еще? - так же безмерно удивился дед. - Уважил Ерофеича. Недаром он сам себя уважает.
Да, очень недаром. Мне даже стыдно стало, что мы собираемся сыграть шутку, пусть и в добрых целях, с таким честным и простодушным человеком.
И все-таки я перегнулся в лодку, развязал мешок и вытряхнул Соньку в воду. Она легла на дно. Сверху глядя - лежит в воде что-то вроде автомобильной покрышки.
Но тут все случилось так, что и деду мы праздник устроили, и у самих совесть осталась чиста.
Сонька долго лежала на дне, чуть шевеля жабрами и плавниками. Плавать, что ли, разучилась? Или осваивалась в новых условиях. А дед в это время сменил наживку и снова забросил удочку. Поплавок смачно шлепнулся в воду. Обжора Сонька встрепенулась, как собака при команде «Фас!», и направилась к наживке. Как-то бочком, все так же изогнувшись, она скрылась под мостками и вскоре появилась с другой их стороны. Здесь она долго не раздумывала, подплыла к комочку хлебного мякиша на крючке и хапнула их - и мякиш, и крючок.
– Ерофеич - он кто? - продолжал вещать дед. И вдруг осекся.
Поплавок нырнул камнем, леска натянулась струной, удилище изогнулось в дугу. Сонька едва не сдернула Ерофеича в воду.
– Клюёть! - завопил он. - Крокодила Ерофеич поймал! И куды я его дену?
Надо было помогать деду, пока не лопнула леска. Я спрыгнул в воду и нашарил у дна дергающуюся на крючке Соньку, подхватил ее под жабры. Забросил на мостки.
– Вона какая! - Дед щелкнул языком. Пригляделся - Сонька довольно спокойно лежала на мостках, разевала пасть и шевелила жабрами.
– Кривая какая-то, - оценил ее дед.
– Зато большая, - оценил Алешка. - Откормленная. Котлеты жрала.
– И как мне с ней быть? - Дед приподнял шляпу и поскреб пальцем лысину. - Слышь, пацаны, а не пустить ли ее обратно в реку, а? Пусть себе в Астрахань плывет. Все равно никто Ерофеичу не поверит.