Двигатель снизил обороты и забормотал - ровно, устойчиво, надежно.
– Всего делов-то, - сказал Василий, вытирая ветошью руки. - Давай ехай!
Митёк сел за руль. Газанул. Машина птицей взлетела на горку. Так что чуть не врезалась в ворота гаража.
Василий попрощался со всеми за руку, даже со мной и Алешкой, сел в свой трактор и запылил по дороге.
– Всего делов-то! - гордо сказал Митёк, когда мы подошли к машине. Сказал так, будто это он ее починил.
Мама сняла каску и отдала ее Алешке.
– Уговорила Клавдию? - спросил он.
– Легко, - кивнула мама. - Кирпичами ее растрогала.
– И что она сказала?
– Она сказала… - Мама задумалась, припоминая. Взглянула на папу. - Она сказала: «И-и-и, милая. Васька мой - паразит. А твой, видать, не лучше!» И забрала заявление.
Папа хмыкнул и отвернулся.
Я думаю, про эти кирпичи под колесами мама до Нового года ему напоминать будет.
Митёк торжественно загнал машину в гараж и поскреб бороду:
– А теперь неплохо бы и медком полакомиться. Знаете, какой у меня мед? Гречишный!
Алешка с удивлением взглянул на него. Повернулся к маме:
– А что, бывает мед и пшенный? И манный?
Митёк захохотал так, что показал нам все свои белые зубы.
– Чудак! Этот мед мои прекрасные пчелы собрали на поле, где цвела гречиха. Знаешь, какие у меня пчелы!
– Знаю, - сказал Алешка. - Они вас любят, как собаки. И так же слушаются.
– Ставьте чайник, я пошел за медом. - И Митёк накинул на плечи рубашку.
– Мить, - спросил папа. - А разве тебе не надо, я слышал, какой-то дымокур, чтобы пчел отогнать. Шляпу с сеткой, чтобы не покусали.
– Что ты, Серега! - хвастливо отмахнулся Митёк. - Они меня как родного любят. Знаешь, как они меня слушаются! - И он направился к двери. - Как собаки.
Алешка кинулся следом:
– И я с вами, посмотреть хочется.
– Что ты! Они только меня признают. Покусают так, что ваша родная мама тебя не узнает, испугается. - И он захлопнул за собой дверь.
Наша родная мама поставила на плитку чайник и стала собирать на стол. Расставила чашки, заварила чай, нарезала хлеб. И вдруг прислушалась.
– Тише! - сказала она. - Мне показалось, что кто-то вскрикнул.
Мне тоже. Вскрик раздался еще раз. И превратился в сплошной вой. Похожий на визг.
Мы выскочили на крыльцо. Вой доносился со стороны пасеки. И становился все сильнее. И с той же стороны показался бегущий Митёк. Над его головой клубилось что-то вроде небольшого темного облака.
Митёк мчался, как конь, не переставая ржать. Такой уж истошный был у него крик.
Он влетел на крыльцо и завопил:
– Все в дом! Они атакуют!
Это мы уже и сами поняли. Темное облако не только вилось и клубилось, оно еще и гудело, и кусалось.
Как Митёк очутился в доме, как мы захлопнули дверь - я даже не помню. Помню, что мы стояли у двери и слушали, как за ней густо гудят разгневанные пчелы.
Митёк упал в кресло, порылся в бороде и с воплем отдернул руку.
– Вот! - плачущим голосом сказал он. - Еще и в палец.
– Боже мой! - сказала мама.
Она приготовила содовый раствор и достала из своей косметички маленький пинцет.
– Сиди спокойно! - скомандовала она Митьку. И стала пинцетом выдергивать из его лица пчелиные жала. Из щек, изо лба, из бровей и век. И даже из макушки, где у Митька прорезалась круглая лысинка.
Потом она смочила ватку в растворе и смазала все укусы.
– Спасибо, - вздохнул Митёк. - Ты знаешь, у меня пчелы…
– Самые кусачие, - продолжил Алешка. - Как собаки.
– Это все из-за тебя! - набросился Митёк на папу. - Ты их натравил!
– Я? - удивился папа. - Я даже не знаю, как их натравливать.
– Ты! Ты! Потому что разбрасываешь где попало свои рубашки.
Точно! Митёк второпях схватил папину форменную рубашку, которая висела на спинке стула.
– Они меня в этой рубашке не узнали! - продолжал свои упреки Митёк. - К тому же рубашка милицейская!
– У них аллергия на милицию? - спросил папа. - Почему бы это? Может, они мед воруют? Или пасутся на чужом поле?
Митёк усмехнулся. Мама улыбнулась. Мы с Алешкой похихикали.
– Ладно, - сказала мама. - Пчелы улетели, будем пить чай.
– С медом, - сказал Митёк. - Я ведь рамку не бросил.
И мы только тут заметили, что он держит рамочку, всю заполненную шестиугольниками сот.
Мама поставила на стол большую миску, Митёк взял нож и стал нарезать соты. С рамочки сразу же тягучими нитями потянулся густой темно-коричневый мед, запахло так, что голова закружилась.
Ничего вкуснее, чем мед в сотах, я, оказывается, никогда не ел. И самое приятное - когда высосешь мед, еще долго жевать сотовый воск. Лучше всякой жвачки.
Мы так увлеклись, что и не заметили, как опустела миска.
– А ты что же не ешь, Митя? - спросила мама.
– А он уже наелся, - хмыкнул папа. - Ты посмотри, какие щеки наел.
Мы оторвались от сказочного угощения и взглянули на Митька. Как описать, что мы увидели? Перед нами сидел совсем незнакомый человек. Кое-что, правда, от него прежнее осталось - борода, ленточка на лбу и волосы на голове. Глаз почти не было - узенькие щелочки, зато щеки раздулись так, будто Митёк держал во рту два яблока. За каждой щекой по штуке. И лоб у него был весь в шишках.
Я опустил голову, мне было трудно смотреть на Митька. С одной стороны, я ему сочувствовал, а с другой - едва сдерживался от смеха. Алешка тоже надул щеки - вот-вот не выдержит и прыснет изо всех сил.
Мама вдруг встала и быстро вышла в другую комнату.
– Что с ней? - встревожился Митёк.
– Ей, наверное, плохо, - каким-то приглушенным голосом ответил папа. - Наверное, меду объелась. Я пойду посмотрю. - И он вышел вслед за мамой.
И тут же за стеной раздался взрыв хохота. Маминого и папиного. Мы с Алешкой тоже не выдержали.
Но Митёк - он настоящий писатель - совсем не обиделся. Встал, подошел, натыкаясь на стулья, к зеркалу, долго вглядывался в свое отражение, вздохнул:
– Тоже бы посмеялся. Но ни фига не вижу.
– Хорошие у вас пчелы, - подначил Алешка. - Диковатые только немного. Вы их плохо приручили.
– Много ты понимаешь, - обиделся за своих пчел Митёк. - Я вот завтра в своей рубашке за медом пойду - увидишь, как они меня встретят!