— Что ж это я буду в шортах по городу ходить? Это не совсем прилично.
— Мам, — сказал я, — там такие пузатые мужики в трусах ходят, им прилично?
— А ты, мама, — добавил Алешка, — и не мужик, и не пузатая. Но если не хочешь по городу пройтись, пойдем с нами. Мы тебе покажем Гремучую башню. Она, мам, такая старинная, что вот-вот на кого-нибудь рухнет.
— А я тут при чем? — испугалась мама. — Я вовсе не мечтаю, чтобы на меня рухнуло что-нибудь старинное.
— Мам, — Алешка сделал свои голубые глаза отчаянно синими. — Мам, я тебя очень прошу. Сфотографируй эту… как ее… Дим, как называется?
— Реликвию, — подсказал я. — Она такая величественная. У тети Зины никогда не будет такой фотографии.
— И такого рассольника, — зачем-то добавил Алешка.
— Ладно, — согласилась мама, — как-нибудь выберусь с вами полюбоваться окрестностями и реликвией.
— Как-нибудь нельзя, — испугался Алешка. — Она, мам, оседает в землю. За ней археологи плохо смотрят. Как-нибудь придешь, а ее уже нет, одна макушка торчит.
— Ну хорошо, хорошо. Пойду завтра с вами любоваться окрестностями и дышать загородным воздухом.
* * *
Утром мама надолго застряла перед зеркалом. Будто не она должна была фотографировать реликвию, а ее должны были снимать на обложку журнала.
Потом она повесила на плечо свой любимый фотоаппарат, еще раз покрасила ресницы и губы, еще раз придирчиво себя осмотрела и осталась довольна.
— Супер, — сказал Алешка. — Я бы мимо тебя не прошел. Обязательно оглянулся бы.
Мама щелкнула его в нос, и мы пошли фотографировать Гремучую башню.
Время мы с Алешкой рассчитали точно — работы под сводом были в самом разгаре. Рыжий Пашка так молотил ломом, будто сражался за родину. Торопился. Ничего, сейчас еще быстрее заработает.
— Что это он там молотит? — спросила мама.
— Археолог, — объяснил я.
— Черепушки старые собирает, — объяснил и Алешка.
Но маме археолог с черепушками уже был не интересен. Она вся погрузилась в очарование старины.
— Боже мой, какие камни! Седая древность. Сколько всего видели эти стены.
— В этих стенах твой дед прятался, — сказал я. — Во время войны.
— Как я рада, что вы меня сюда привели! Я должна эти мшистые стены запечатлеть навеки.
И мама стала ходить вокруг башни и щелкать камерой. Она снимала ее стоя, на корточках, лежа. Она то подходила вплотную ко мшистым камням, то отходила подальше. И со стороны так и казалось, что она не просто снимает для семейного альбома, чтобы Зинке показать, а работает.
Рыжий Пашка пялил на маму глаза, в которых таились испуг вперемешку со злостью.
А мы больше всего боялись: вдруг он узнает маму, ведь он ее видел на конезаводе. Но, по правде говоря, мы сами ее узнавали с трудом. Шортики с широким поясом, кроссовки, широкополая шляпа и темные очки. Пашка явно нашу маму не узнал, да еще и поверил, что она снимает башню для будущих реставрационных работ.
— Послушайте, археолог, — наконец обратила на него внимание мама, — что же ваши коллеги так плохо сохраняют наши исторические реликвии? — И она лихо сдвинула свою тростниковую шляпу набекрень.
Пашка что-то промямлил, но мама его не дослушала.
— А где тут наверх подняться?
— Пожалуйте сюда. — Пашка засуетился.
Мама, проходя мимо его раскопок, заглянула в яму:
— Доски какие-то. На дверь похоже. — И мама отважно зашагала по каменным ступеням наверх.
Там, на площадке, она с восторгом оглядела окрестности, сделала несколько снимков. И стала дышать свежим воздухом.
Я наверх не полез, остался с Пашкой.
— Что за тетка? — сразу спросил он. — Я ее где-то видел.
— Это не тетка. Это архитектор. Из Москвы.
— А чего ей надо?
Мне было не до его вопросов. Я косил глаза на здоровенную яму.
— Да ничего ей не надо. Начальству надо снимки получить. Чтобы проект утвердить. Как башню поднимать.
В том краю ямы, что примыкал к стене, полностью обнажился свод. В глубине его обозначилась верхушка двери, сбитой из потемневших досок. А за этой дверью — золото, брильянты. Которые хотят захапать два проходимца.
— И когда они будут ее поднимать?
— Кого? Марфушу?
— Какую еще Марфушу? Башню!
— Во вторник, — ляпнул я, не задумываясь о последствиях. А что, Лешке можно, а мне нет? Правда, Лешка что бы ни ляпнул, обязательно вывернется. Ну что ж, иногда можно и у младшего брата поучиться.
В общем, все у нас получилось. Напугали кладоискателей. Даже не надо было им в уши из-за угла орать.
Теперь главная задача — клад не упустить.
* * *
— Мам, — спросил Алешка, — а вторник когда наступит? После какого дня?
— После понедельника.
— А понедельник когда? В августе?
Алешка из-за своего быстрого характера до сих пор путает числа месяца, дни недели да и сами месяцы.
— И в августе, — сказала мама. — Четыре раза.
Алешка на секунду задумался. Но вывод сделал правильный. Как оказалось.
— Дим, — шепнул он мне, — они сегодня ночью копать будут. Мы их здорово напугали. Теперь надо подсмотреть и подслушать. А потом, — он мечтательно закатил свои синие глазки и защелкал мамиными ресницами, — а потом мы им такую приятность устроим!.. Припомнит Червяков фамильные ложки, а Пашка конские яблоки!
Мама все еще была задумчива, но последнее слово уловила.
— Правильно! Молодец! Папа любит яблоки. Приедет во вторник, а на столе целая ваза!
— А вторник-то когда? — Алешка даже взвизгнул.
— Скоро. — Мама опять задумалась. — Сразу после понедельника.
Алешка мамину задумчивость использовал в наших целях.
— Мы пошли на ферму. Там у нас столько дел! До ночи! Мы у бабушки заночуем, ладно? В конюшне. На сене.
— Ночуйте, — сказала мама. — Хоть до вторника.
* * *
Мы и в самом деле провозились на ферме до позднего вечера. Работы было много. Скоро должны были приехать всякие коннозаводчики, спонсоры и журналисты. Коннозаводчики будут отбирать и покупать лошадей. Спонсоры будут раздавать… обещания. А журналисты будут всюду совать свои носы. И одному из них обязательно орловский тяжеловоз наступит на ногу.
К вечеру у нас уже заплетались языки и ноги.
— Идите спать, — сказала бабушка.
— Мы домой пойдем спать, — сказал Алешка.