– Тогда плохо твое дело, – Оля опять улыбнулась, протягивая ему ключ от номера. – Эта комната пользуется дурной славой.
– В ней привидения цепями звенят и стонут по ночам, да? – поддержал Костик шутку. Ему нравилось болтать с этой девушкой. У нее были удивительно длинные ресницы. Когда она моргала, казалось, по комнате проносится теплый ветерок.
– Зря смеешься. Ведь именно из этой комнаты загадочно исчез твой предок. И с тех пор, – Оля перегнулась через стол и трагически зашептала: – С тех пор в этой комнате всегда происходит что-то необычное. То что-то исчезнет, то что-то появится. А если в ней ночует постоялец по имени Сергей или по фамилии Оболенский, с ним обязательно случается что-то недоброе!
– Сигареты теряются? – засмеялся Костик и подбросил ключ на ладони. – Так я не курю.
– Вспомнишь мои слова, – пообещала Оля. И хотя в ее голосе были веселые дружелюбные нотки, что-то в этой фразе прозвучало угрожающе.
А на следующий день Оля с удивлением смотрела на стоящего перед ней иностранного господина.
На иностранца он был похож как собака на кошку. Всего-то в нем иностранного было: темные очки, шляпа с перышком и ужасающий акцент.
– Мой цель, – он стучал пальцем с перстнем по барьерчику, – изучать русски учени работать музейный экспонатер. Вы все ясно как мой говорить?
– Мы все ясно как твой говорить, – машинально ответила Оля. – Ой, извините! Я все поняла. Пройдемте сейчас к директору музея, это рядом.
Гостиница занимала флигелек рядом с домом-музеем. В ней было всего несколько номеров, и селили в них обычно ученых, писателей и журналистов, которые приезжали в музей работать: писать научные статьи, книги, корреспонденции…
– К вам, Афанасий Иванович, – сказала Оля, пропуская иностранца в кабинет директора. – Журналист из Парижа. Изучать наш опыт.
Директор музея Афанасий Иванович Староверцев встал навстречу гостю, протянул руку.
Иностранец резко наклонил голову в приветствии, отчего его шляпа упала на нос.
– Мой звать имя Николя Пижон. – Француз вернул шляпу на место, не догадываясь ее снять.
– Мы можем говорить на вашем родном языке, – по-французски сказал Афанасий Иванович, – если это вам удобнее.
Иностранец почему-то захлопал глазами.
– Но, – решительно возразил он после паузы. – Мой должен русски язык люче понимайт. Русски говорить. Русски писать. Русски кушать. Русски спать.
– Серьезная программа, – улыбнулся Староверцев, вновь переходя на «русски» язык. – Что ж, мы всегда рады, когда печать проявляет интерес к нашим проблемам. Окажем вам любую помощь. Олечка, оформляйте месье Пижона в нашу гостиницу и вводите его в курс наших дел. И Саше его представьте.
– О! – Пижон приподнял шляпу. – Мне хотелось сам выбирайт аппартаментер.
– Да ради бога. Гостиница сейчас пуста. Один только постоялец. Юный потомок князя Сергея Оболенского…
– О! – Пижон выронил шляпу. – Тот есть Сергей исчезать навсегда? Один раз ночью? Пижон знайт этот старинный и красивый легенда.
– Это не легенда, – вступила в разговор Оля. – Это быль.
– Пыль? О, ошень понимайт. Пыль веков, так?
– О господи! – вполголоса проговорила Оля. – Будет нам с ним хлопот! – И пояснила французу: – Не пыль, а быль, былина.
– О! Понимайт! Большой пыль – пылина!
Афанасий Иванович едва сдержал улыбку. А Ольга откровенно фыркнула. Но тут же приняла деловой вид и повела француза в гостиницу.
Гостиница располагалась совсем рядом с графским домом, во флигеле. Их соединяли красивые развалины – крытая галерея.
– А под этой галереей, – пояснила Оля на ходу, – у графа была оранжерея, где росли диковинные цветы и фруктовые деревья.
– Писины? – заинтересовался Пижон.
– И апельсины. И даже бананы, – девушка распахнула дверь флигеля. – Мы пришли, выбирайте себе номер.
Иностранец зачем-то достал бумажник, вынул из него блокнотный листок, повертел его, что-то бормоча, и показал на одну из дверей:
– Здесь будет Пижон.
Оля глубоко вздохнула:
– Здесь Пижон не будет. Этот номер уже занят. Здесь живет юный Оболенский. Рядом такой же номер, не хуже.
Пижон подумал, почмокал – такая у него была привычка и строго сказал:
– Оболенски – туда, Пижон – сюда!
Оля вздохнула еще глубже:
– Месье Пижон, договоритесь, пожалуйста, с ним сами. Он скоро придет.
Теперь вздохнул, соглашаясь, Пижон. И всем своим видом постарался показать, что ему ничего не стоит уговорить какого-то мальчишку поменяться с ним комнатами.
– Вот и хорошо, – с облегчением произнесла Оля. – Отдохните немного и приходите в музей. Наш научный сотрудник вам все расскажет и покажет.
– Да, – важно кивнул Пижон, принимая от нее ключи. – Очень покажет. Сильно расскажет.
Оставшись один в номере, Пижон повел себя в высшей степени странно. Осмотрелся, достал из бумажника еще один листок, повертел его, как и первый, чмокнул. Подошел к одной стене, приложил к ней ухо и стукнул в нее костяшками пальцев.
Сильно стукнул, даже ушибся. Но, тем не менее, проделал эту дурацкую операцию со всеми оставшимися стенами, кроме той, где было окно.
Результат ему не понравился, и он буркнул себе под нос что-то неразборчивое. По-французски, наверное…
Сначала эта комната Костику очень понравилась: по-старинному уютная, с большой печью в изразцах и с фигурными ручками на дверцах и вьюшках. С огромной кроватью под шатром балдахина: зеленое стеганое одеяло, столбики по углам – ни дать ни взять футбольное поле с воротами. Глубокое, «покойное», как когда-то говорили, кресло с подголовником и приступочкой для ног. Стены, обшитые древними дубовыми панелями из вертикальных досок, а на стенах – всякие картинки из охотничьего быта помещиков.
Это сначала понравилось – днем. А к вечеру что-то в комнате изменилось. Из уютной и загадочной она стала какой-то зловещей. Солнце зашло – и панели на стенах потемнели. Охотники на картинах стали больше походить на разбойников. Забраться в кровать – и то страшно, еще заблудишься в ней спросонок. И Костику стало почему-то казаться, что за ним все время наблюдают чьи-то недобрые глаза. Из-за спины. Обернешься – нет ничего. Отвернешься – опять кто-то строго и недовольно, как на непрошеного гостя, смотрит в затылок.
Костик не раз уже пожалел, что не согласился впустить в окошко Кольку – вдвоем-то совсем другое дело…
Он посидел в кресле с книгой, листая ее, но совершенно не понимая, что читает, прислушиваясь к шорохам – то в пустом коридоре, то за окном. И все время чувствуя враждебный взгляд…
Наконец ему это надоело, и он решил лечь спать.