— Классно! — процедила Верка. — И почему я, блин, не лесбиянка-мазохистка? Ща бы сплошной кайф был…
— Ладно тебе, — отмахнулась «мисс Кэт», — нормальные бабки за два часа стыдобы. Можно подумать, что ты в номерах еще не натрахалась. Короче, Федюся, объясняй, что говорить, когда подол задирать и так далее…
— Объясняю. Сперва выходите за дверь и ждете там команды, точнее трех стуков, вот таких… — Федюсик трижды постучал согнутым пальцем по фанерной перегородке. — Это типа того, что вы сами в дверь постучали. После этого миледи говорит: «Антрэ!», что по-французки значит: «Входите!» Ну-ка, повторите, миледи!
— Антрэ! — прорычала Лена, чуя себя как на сковородке под наглыми взглядами бесстыжих баб.
— Нормально! — похвалил Федюсик. — Значит, после того, как будет «антрэ», вы, девочки, входите и делаете поясной поклон. Показываю… Ну а потом падаете на колени лицом к барину и говорите: «Не вели казнить, вели слово молвить!» Хором, поняли? Ну-ка, попробуем…
Когда проинструктированные девки удалились за дверь, Лена свирепо зашипела на Федюсика:
— Вы что, господин режиссер, меня за дуру держите? Обещали, что мне надо будет только с Ромасиком, а теперь еще и с этими бабами?! Да в гробу я это видала!
— Тебе паспорт нужен? — оскалился Федюсик, со злости перейдя на «ты». — Нужен! И, как видно, очень нужен, раз ты готова в порнухе сняться. Но тогда уж не фига привередничать! Мне завтра как штык нужен фильм. Ну не знал я, что они припрутся! Короче, если я с тебя вообще денег не возьму, подойдет? Потому что если я не отсниму все, что надо, не смонтирую и не перегоню вовремя — минимум на пять кусков погорю. Ясна фишка?! Может, мне на колени перед тобой встать, а?
— Обойдусь, — проворчала Лена. — Ладно, что мне сейчас делать?
— Пока ложись на правый бок, так, как перед перерывом. Сосчитаешь про себя до пяти и потом поворачиваешься на спину, так, как сейчас, чтоб эта твоя резина одеяло оттопыривала. Потом девки войдут, скажут свою реплику. Дальше буду потом объяснять…
Лена вздохнула, повернулась на правый бок. Федюсик сам себе скомандовал: «Мотор!» — и включил камеру. После этого Лена посчитала про себя до пяти и повернулась на спину. Федюсик трижды стукнул согнутым пальцем по перегородке.
— Антрэ! — вовремя вспомнила Лена. Федюсик тут же повернул камеру на дверь, и на пороге появились Верка с «мисс Кэт». Обе неуклюже поклонились в пояс, а затем грохнулись на колени.
— Не погуби, барин! — взвыла «мисс Кэт». — Не вели казнить, вели слово молвить!
Верка прозевала реплику, и Кэт, позабыв про камеру, повернулась к ней и заорала:
— А ты чего молчишь, сука?
— Кто «сука»?! — окрысилась Верка. — Сама ты это слово!
— Стоп! — завопил Федюсик, выключая камеру. — Завязывай базар! Одна дура язык проглотила, другая, наоборот, разоралась… Ну и хрен с вами, переснимать не буду, времени нет. Но раз вы ругаться в присутствии барина начали, то он явно не должен этого так оставить. Миледи, сделаешь страшное лицо и скажешь: «Как вы посмели явиться сюда и нарушить мой покой?! Да еще и произносить здесь мужицкие ругательства! Я вас накажу, негодяйки! Аксютка! Бегом, принесешь сюда розги!» Верка будет Аксюткой и выйдет. А ты, Кэт, то есть, допустим, Анютка, останешься.
— Так чего, нас здесь и пороть будут? — проворчала Верка.
— Нет, — отмахнулся Федюсик, — Анютка, пока ты будешь за розгами ходить, расскажет барину про горничную, он ее трахнет и простит. Потом ты придешь, расскажешь про барыню, он тебя тоже поимеет и сечь не будет. Если ты, конечно, еще чего-нибудь не напортачишь… Так! Собрались, девочки! Вы двое, стойте на коленях, а ты, миледи, быстренько сделай страшное лицо и, как только будет «мотор», ори на них как можно громче. Можешь точно как я не повторять, но чтоб смысл был такой же. Уловила? Во, морда у тебя уже страшная! Мотор!
Лена и впрямь смотрела на девок, как Ленин на буржуазию. Само собой, не столько благодаря искусству перевоплощения, а как раз наоборот. Едва она начинала думать, что ей придется обниматься и целоваться с этими лахудрами, как у нее тошнота подступала к горлу. Конечно, через резиновый инструмент навряд ли спидуху поймать можно, но сифилис через поцелуи — запросто. Поэтому речь «барина» была довольно далека от текста, который на ходу придумал Федюсик, хотя, в общем, сохранила и смысловое содержание, и экспрессию:
— Ах вы, твари неумытые! Кто вас звал сюда, стервы? А? Барину почивать мешаете, да еще и материтесь? Ну я вас научу вежливости! Аксютка, бегом за розгами!
— Стоп! Нормально! — похвалил Федюсик. — Значит, сейчас я навожу камеру на вас двоих. Кто Анютка, кто Аксютка — помните?
Бабы кивнули.
— Значит, Верка встает, подбирает подол, чтоб не запнуться, и убегает. На самом деле остаешься за дверью и опять ждешь трех стуков. А Кэт ноет: «Не погуби, барин! Я к тебе шла, чтоб глаза на горничную открыть!» — и ползет к кровати, глядя на барина преданными глазами. Миледи, ты берешь ее за грудки и требуешь сурово: «Говори!» Кэт, ты что говоришь?
— Барин, Шурка-то, стерва траханая, после тебя к офицеру убежала! — выдала экспромт «мисс».
— Близко к делу, — кивнул Федюсик, — только, во-первых, горничная по фильму не Шурка, а Пульхерия, ну и, кроме того, в XIX веке выражение «стерва траханая» не употреблялось. Или уж говорили напрямую, или как-то обходились. Ладно, на ходу придумаешь.
Федюсик навел камеру на девок, стоящих на коленях. Верка замешкалась, чуть не запуталась в подоле сарафана, но все-таки сумела не грохнуться и скрылась за дверью. Кэт, которая четко врубилась в режиссерские установки, на коленях поползла к кровати, где грозно восседала Лена.
— Барин! Не погуби! — заныла Кэт. — Я ведь за тем шла, чтоб глаза тебе на горничную открыть!
Лена ухватила ее за перед сарафана и крепко рванула к себе:
— Говори!
— Пульхерия-то прямо отсюда, из-под вас, можно сказать, к офицеру побежала! — выпалила Кэт.
— Отлично! — воскликнул Федюсик, останавливая камеру. — Дальше в монтаже пойдет сценка, где я Шурку трахаю. А потом как барин — Анютку. Кэт, снимай сарафан. Остаешься только в сапожках и кокошнике. Миледи, ты только кальсоны снимаешь, а рубаху застегни, чтоб сиськи раньше времени не показывать. Поза сперва обычная, супружеская, так сказать. Кэт на спине, миледи сверху. Это я отсюда, общим планом возьму. Начинаем!
Кэт деловито стащила сарафан через голову, постаравшись не сдернуть кокошник. Под сарафаном у нее, конечно, ничего не оказалось, кроме коротких сапожек, должно быть, раздобытых у какого-нибудь ансамбля народного танца, и бус на шее. Белотелая, жирненькая, бесстыжая, она вальяжно развалилась на постели и, любовно погладив себя по увесистым сиськам, подбросила их на ладонях. Шлеп! Это ж надо сколько мяса дуре досталось!