Когда мы добрались до монастыря, уже смеркалось. Солнце скрылось за лесом, похолодало. Монастырь мрачными черными развалинами рисовался на фоне красного неба. Ночью он совсем другой, не такой приветливый, как днем. Мягко говоря.
Вечно меня младший брат во всякие приключения втягивает. Не может он жить спокойно. Всюду ему тайны мерещатся, которые он обязательно должен разгадать. Будто, кроме него, некому.
Небо над монастырем, по мере нашего приближения к нему, все больше темнело. И над ним вдруг замелькали какие-то быстрые, неровные тени.
– Это еще что? - спросил я, даже приостановившись.
– Летучие мыши, - махнул рукой Алешка. - Они не кусаются.
Успокоил.
У него всегда так. «Это змеи, они не ядовитые». «Это злая собака, но она не бешеная». «Это настоящий бандит, но мы ему покажем!»
Мы вошли в ворота и поднялись по шатким ступеням наверх. В этом проходе было уже совсем темно. Молодец Алешка - догадался папин фонарик прихватить. А то мы бы тут и ноги поломали, и шеи свернули. В этой древней тьме.
На башне мы устроились у самого крепкого зубца и стали ждать. Вот только чего? Бешеной собаки или настоящего бандита?
– Давай воблу, - сказал я. - Почищу.
– Щас! - возразил Алешка. - Я для того, что ли, унижался?
– А для чего? - удивился я, не представляя, на что еще нужна вобла.
– Узнаешь, - сказал Алешка.
Мы долго сидели на башне, любовались небом, в котором начали появляться еще слабенькие звездочки, болтали о всякой ерунде, вздрагивали, когда рядом с нами беззвучно, а то и с тонким свистом (или писком) мелькали и шарахались летучие мыши - единственные, кроме ящериц, обитатели заброшенного монастыря.
…Впрочем, не такой уж он оказался заброшенный. Вдалеке, где-то у шоссе, возник свет; вскоре послышался шум двигателей. Он не прерывался, только громче становился, а свет фар то исчезал, то вновь вспыхивал в темной ночи.
Мы затаились - похоже, сюда ехали какие-то машины. И похоже - почему-то стараясь оставаться незамеченными, раз уж они то включали, то выключали свои фары.
Вскоре приблизились два не очень больших фургончика. Они проехали под нами, через ворота башни, свернули во дворе, двинулись вдоль стены, посверкивая фарами и габаритками, и исчезли. Только еще долго слышался шум их моторов, постепенно затихая.
Ну вот, что им тут надо, скажите? Ночью, в заброшенных развалинах.
– Может, они ночевать здесь будут? - предположил я. - Боятся ночевать на шоссе: вдруг их тоже ограбят.
– Может, - задумчиво сказал Алешка. - А может, совсем наоборот.
– Это как? - удивился я.
Но ответа не получил. Алешка, пока свои дикие, но симпатичные выводы до конца не сделает, ни за что не скажет.
– Пошли домой? - спросил я с надеждой. - Наши родители рыбки заждались.
– Мне кажется, - сказал Алешка, - нужно немного подождать.
Он сказал это таким тоном, будто чего-то опасался или в чем-то хотел убедиться.
И он оказался прав. И в том, и в другом.
Долго ли, коротко ли, а вдали, там, где скрылись в загадочных глубинах монастыря загадочные машины, снова послышался шум моторов и показался кратковременный блеск фар.
На этот раз моторы гудели тяжело, надрывно, будто машины были сильно нагружены. Они появились во дворе, проехали воротами и постепенно исчезли в дали, совсем уже по-ночному глухой и темной. Только довольно долго еще в этой темноте помигивали рубиновым светом их задние габаритные огоньки…
Вот вам и загадка: приехали ночью в развалины, исчезли там и снова уехали. Почему, зачем? Темное дело.
Мы спустились вниз и торопливо зашагали домой. Было свежо и прохладно. Особенно когда мы шли тропкой через поле. Трава была вся в росе, и мы скоро промокли по колена. Будто шли не тропкой, а по руслу узенького ручья.
– Никому ничего не рассказываем, - предупредил меня Алешка. - Мы весь вечер рыбу ловили, понял?
– Понял. А почему мокрые?
– Крючки зацепились, лазили в пруд отцеплять.
На все у него ответы есть. Мне бы его сообразительность, я бы вполне мог бы стать кем-нибудь вроде депутата.
Когда мы подходили к нашей стоянке, она смотрелась очень уютно. На столике коптил керосиновый фонарь, тускло освещая блестящий бок машины и краешек палатки. Слышались разговоры, немного чем-то озабоченные.
– Да я же хорошо помню, - разобрали мы недовольный голос папы, - что положил его в кармашек палатки. А тут только одна губная помада попадается.
– Ну и куда он мог деться? - ворчала мама. - Мне он вообще не нужен. Под машиной посмотри.
– Чего ему там делать? - спросил дядя Федор.
– О! - увидел нас папа. - Рыбаки с моря вернулись. Как улов? План выполнили?
– А чего это вы ищете? - ушли мы от прямого ответа.
– Да фонарик куда-то делся, - сказал папа. - Вы не брали?
– А зачем? - удивился Алешка. - Мы на хлеб рыбу ловим, а не на свет.
– Ловцы… - пробормотал папа. - А как улов-то? - В голосе его была насмешка вместе с неуверенностью - а вдруг мы, и правда, чего-нибудь поймали.
– Да так себе, - небрежно сказал Алешка. И бросил в ведро из-под яблок две рыбины.
– Ого! - позавидовал папа. - Молодцы! - И наклонился над ведром.
Лешка тем временем незаметно положил фонарик на стол.
– Федя, гляди-ка, - сказал папа. - Обставила нас молодежь.
Дядя Федор тоже глянул в ведро и поморщился с презрением.
– Да ну! По полкило каждая. А мы с тобой, Саныч, завтра…
– Не знаю, как завтра, - сказала мама, убирая со стола, - а сегодня спать давно пора. Вы со своим фонариком… Так! Хорошо же вы его ищете! - И передразнила папу: - В палатке, в кармашке! Губная помада! Что-то ты, отец, забывчив становишься.
Папа оторвался от ведра, подошел к столу и уставился на фонарик. Потом посмотрел на маму, на дядю Федора, перевел испытующий взгляд на нас с Алешкой. Мы сделали совершенно невинные лица.
Папа покачал головой, подержал фонарик в руке, словно не веря, что он нашелся, и сунул его в карман:
– Пошли, Федор, спать. Нас тут не понимают.
Утром, сквозь сон, я услышал, как дядя Федор сказал:
– Хороша рыбка. К ней пивка бы!
Потом было долгое молчание и, как я догадывался, переглядывание.
– Это вобла, - сказал неуверенно папа. - Что же это за пруд такой, в котором караси срываются, а вяленая рыба ловится?
– Они что-то замышляют, - лучше всех разобралась мама. - Ты приглядывай за ними.
– Я их в машине запру, - сурово пообещал папа.