– Можно сделать только одно, – заявил он. – Король должен сначала поручить расторгнуть брак Габриэль. Поскольку всем известно, что Лианкур является импотентом, это не составит труда. Тогда король мог бы признать ребенка своим. А затем свое слово должен сказать папа и освободить его от мадам Марго.
Все было ясно, и без промедления к королю, который, кстати, осаждал в это время Лион, был послан курьер, чтобы изложить ему существо дела. Конечно, король обещал сразу же обо всем позаботиться. Поскольку Лион к этому времени пал, не заставляя себя долго упрашивать, Генрих IV направился оттуда в Амьен, где народ только что успешно справился с лигой. Он спешил в этот добрый город, ибо только суд Амьена имел полномочия объявить брак Габриэль недействительным.
В считанные минуты прокурор подал ходатайство на расторжение брака, которое Габриэль, ее тетка Сурди и другая тетка, мадам де Манкам, такая же темпераментная, как и другие Бабу, должны были подписать.
Затем Генрих и его фаворитка отдали поручение судьям распутать тайны канонического права и, полные веры в свое совместное будущее, возвратились обратно, чтобы провести несколько приятных дней вблизи Парижа, который в ближайшее время должен был бы открыть свои ворота для обращенного в другую веру властителя. И пока Габриэль укачивала своего младенца, ему пока было дано имя Сезар, Генрих активно занимался важной подготовкой к вхождению в Париж. При этом он еще нашел время написать своей любовнице: «Моя прекрасная возлюбленная, через два часа после получения этого послания вы увидите кавалера, который любит вас больше всего на свете, и которого величают герцогом Франции и Наварры: почтенный, но тяжело носимый титул. Быть вашим подданным – несравненно слаще. Все три титула хороши. Чтобы ни произошло, я полон решимости никому их не передавать…»
И каждый раз, когда Габриэль получала такие послания, она говорила себе, что если бы они с Генрихом состояли в браке, то подлинным королем Франции и Наварры была бы она, так как полностью владеет своим возлюбленным. Вскоре она должна получить этому подтверждение.
15 сентября с наступлением ночи Генрих IV осуществляет свой счастливый въезд в освещенный огнями Париж. Вдоль улиц стоят выстроенные в цепь войска от Терсен-Жак до собора Нотр-Дам, где принимающему католическую веру королю предстоит выслушать «Te Deum». Празднично одетые парижане толпятся перед своими украшенными почти до фронтонов домами. Граждане устали от выходок лиги, и поэтому они с симпатией ожидают того, чей облик, живые глаза и насмешливую улыбку многие еще не забыли. Внезапно из-за труб и знаменосцев прямо перед королем появился большой открытый паланкин, обитый бархатом и шелком, в котором восседала блондинка, украшенная сверкающими бриллиантами и жемчугом, в наряде из черного шелка с белым обрамлением, который особо подчеркивал ее ни с чем не сравнимый цвет лица. В платье с глубоким декольте фаворитка улыбалась всем этим сбитым с толку, не верившим своим глазам людям, которые ее окружали. Она слишком уверена в себе, чтобы оценить, что ее появление во главе войск произошло в неподходящий момент. Мысленно она уже считает себя королевой…
В свите короля многие находили этот спектакль безнравственным. В особенности де Рони, Максимилиан де Бетюн (который вскоре станет знаменитым под именем Сюлли и который с ранних лет является спутником короля). Неподкупный и гордый, когда речь идет о его господине, и одержимый страстью, которая побуждает его преследовать все, что могло бы повредить славе короля. Он мог бы еще смириться с именем Габриэль, с которой у него до этого были сносные отношения. Однако он не мог переносить ее фамилии, которую он произносит на испанский манер так, что это уже звучит оскорбительно. Рони достаточно умен, чтобы не разобраться в доходном семейном предприятии, где залогом является эта прекрасная цветущая женщина, от которой невозможно оторвать его друга короля.
– Сир, – шепнул он. – Этого вам не следовало бы делать! Посмотрите на ваших парижан! Они не понимают, что делает здесь мадам де Лианкур.
– Теперь ей недолго оставаться мадам де Лианкур, и кроме того, она так прекрасна! Неужели мои парижане, как ты говоришь, потеряли хороший вкус? Тогда они очень изменились со времен моих зятьев Валуа.
– У них тот же вкус, что и прежде, но у многих в крови еще сидят испанские нравы! И ваша любовница, которую понесут перед вами к таинству причастия, может их только шокировать, особенно по пути в Нотр-Дам!
– Рони, прекрати ругаться, я знаю, что это твое любимое занятие, но я утверждаю, что мягкий лик моей возлюбленной завоюет для меня больше сердец, чем моя помятая кольчуга и седина.
Однако в этом он ошибался. Только что тайное нерасположение, которое Габриэль вызвала у жителей столицы, начало становиться явным. И эта неприязнь все время возрастала. Габриэль, которая вообще не понимала, какое впечатление она производит, въехала в роскошный дворец дю Бумаж, который король предоставил ей в ожидании лучшей резиденции, надеясь, что Лувр явится более комфортабельным, более достойным объектом для ее прекрасных глаз.
Спустя несколько недель, желая показать, какой благосклонностью пользовалась у него семья д'Эстре, Генрих, конечно, вместе с Габриэль, взял шефство над ребенком, которого мадам де Сурди только что родила канцлеру Шеверни. И чтобы подчеркнуть, что подобные обстоятельства его нисколько не шокируют, он послал канцлеру несколько любезных строк поздравления по поводу того, что тот «сделал мадам де Сурди такого прекрасного сына».
Судебное разбирательство и расторжение брака привели Габриэль и короля в последние дни ноября в Амьен. Это была хорошо отрепетированная, но отвратительная комедия. Габриэль, не моргнув глазом, описывала перед трибуналом, как прошли те немногие ночи, которые она провела с мужем. Многие свидетели выступили, чтобы с серьезным видом подтвердить полную импотентность бедного Лианкура, который затем был подвергнут унизительному медицинскому освидетельствованию. В заключение были приведены многочисленные подробности, но на латыни, чтобы не нарушать хороших традиций, о причинах импотенции (падение с лошади в ранней юности). В то время как судьи с серьезными лицами решали, какой вынести приговор, хотя все уже заранее было ясно, довольные Генрих и Габриэль возвратились в Париж – отметить Рождество в кругу семьи.
Но до того, как закончился год, судьба вмешалась в эту комедию, чтобы поставить в ней точку и сделать бесстыдной паре мрачное предупреждение.
В роскошном замке Шомбер, граничившем с Лувром, собралась толпа придворных, чтобы приветствовать Габриэль, которая только что въехала в эту резиденцию. Ожидали короля, и под позолоченным сводом собралось оживленное многочисленное общество. Никто не заметил стройного бедного девятнадцатилетнего юношу, которому удалось проникнуть в помещение, где расположилась более ослепительная, чем когда-либо ранее, хозяйка дома.
Это был сын продавца платков, католический фанатик и ученик иезуитов по имени Жан Шатель. В его глазах горел странный огонь, а рука под накидкой судорожно сжимала костяную рукоятку ножа.
– Господа! Король… Долгожданное объявление прозвучало! Толпа окружила прибывшего плотным кольцом. Но молодой человек гибок и подвижен. Ему удается пробраться в первые ряды.