Вскоре я понял, что политика Жупену совсем не интересна. Ему было безразлично, кто стал правителем Амбера. Он считал, что люди — это просто стадо испорченных, избалованных идиотов. Смотрителю было глубоко наплевать на все, что происходило за пределами его острова, лишь бы сам он мог спокойно следить за маяком, есть хорошую пищу, пить излюбленные напитки и мирно возиться с мореходными картами.
Мне он нравился, я даже, пожалуй, полюбил его. Поскольку я тоже кое-что смыслил и в старых морских картах, и в навигации, мы с ним вместе провели немало приятных вечеров, внося в карты некоторые поправки. Давно, много-много лет назад мне довелось плавать далеко на север, и на основе своих тогдашних воспоминаний я начертил ему новую карту. Это произвело на Жупена неизгладимое впечатление, равно как и мои описания северных морей.
— Кори, — говорил он (я назвался этим именем), — я бы с радостью плавал вместе с тобой. Мне ведь и в голову сначала не приходило, что ты когда-то был капитаном, да еще собственного судна!
— Разве можно знать обо всем? — отвечал я. — А ведь ты и сам когда-то был капитаном. Настоящим, морским.
— Откуда ты знаешь?
На самом-то деле я просто вспомнил об этом. Но от прямого ответа отвертелся, лишь обвел вокруг рукой.
— Ну, догадаться нетрудно: все эти приборы и карты, которые ты так любишь и в которых так хорошо разбираешься… К тому же ведешь ты себя, как человек, привыкший командовать.
Он улыбнулся:
— Да, это правда. Я действительно больше ста лет командовал кораблем. Так давно это было… Ладно, давай еще выпьем!
Я отхлебнул немного и отставил стакан. За эти месяцы я почти восстановил свой прежний вес и в любой день ожидал, что Жупен все-таки узнает во мне принца Амбера. И может быть, узнав, выдаст меня Эрику. А может быть, и нет. Особенно теперь, когда между нами установились вполне дружеские отношения. Но желания испытывать судьбу у меня не было.
Иногда ночью, наблюдая за светом маяка, я раздумывал, надолго ли еще задержусь здесь. Вряд ли задерживаться будет разумно. Пора, видимо, двигаться в дорогу, снова в Тень.
А однажды я вдруг почувствовал странное психическое давление. Сначала очень осторожное, как бы изучающее, так что даже не мог бы с уверенностью определить, кто именно вызывал меня.
Я замер на месте, закрыл глаза и полностью ото всего отключился. Но прошло минут пять, и ощущение вызова исчезло.
Я потом долго раздумывал, кто это мог быть. И улыбнулся, заметив вдруг, что при этом расхаживаю взад-вперед, словно по камере в подземелье Амбера.
Кто-то пытался вызвать меня с помощью карт. Может быть, Эрик? Он наверняка уже знает о моем побеге. Может быть, он пытался таким образом меня найти? Вряд ли. Эрик, видимо, все же опасается ментального контакта со мной. Тогда, может быть, Джулиан? Или Джерард? Или Каин? Кто бы это ни был, я прочно оградил себя от подобных контактов, полностью заблокировав мозг. Возможно, из-за этого я пропустил бы какую-нибудь важную информацию или мог не услышать призыва о помощи, но испытывать судьбу все-таки не хотелось.
Попытка ответить на чей-то зов и последовавшие за этим усилия по блокировке памяти совершенно лишили меня сил. От холода и усталости меня била дрожь. Весь день я потом думал о случившемся и в конце концов пришел к выводу, что пора уходить. Оставаться столь близко от Амбера становилось опасно, а я еще не восстановил свою прежнюю форму и был слишком уязвим для любого врага. Я, разумеется, достаточно пришел в себя, чтобы отправиться в Тень и подыскать такое место, где можно было бы подготовиться к очередной попытке завоевать Амбер. Пребывание у доброго Жупена пошло мне на пользу: я обрел внутреннее спокойствие, почти умиротворение. Мне жаль было покидать этого старого ворчуна; в последнее время мы особенно сблизились, я, пожалуй, даже полюбил его. Вечером после очередной партии в шахматы я сообщил ему, что намерен отправиться в путь.
Он налил виски в ваши стаканы, поднял свой и сказал:
— Удачи тебе, Корвин! Я все же надеюсь, что еще увижу тебя.
Я ничуть не возразил, когда он назвал меня моим настоящим именем. А он улыбнулся, заметив, что я прекрасно это расслышал.
— Мне здесь было очень хорошо, Жупен, — сказал я. — Если я смогу достичь своей цели, то не забуду того, что ты для меня сделал.
Старик покачал головой:
— Ничего особенного я для тебя не сделал. Я счастлив уже потому, что живу именно здесь и делаю то, что хочу. Мне это по душе. В маяке теперь вся моя жизнь. Если ты добьешься успеха — нет, не надо, не рассказывай мне, что ты задумал, я и слышать об этом не желаю! — я буду очень рад, если когда-нибудь ты навестишь меня, чтобы сыграть со мной в шахматы.
— Я непременно тебя навещу, — пообещал я.
— Если хочешь, можешь взять мою «Бабочку».
— Спасибо.
«Бабочкой» он назвал свою парусную лодку.
— Но прежде чем отправляться в путь, — посоветовал Жупен, — возьми-ка ты мою подзорную трубу и как следует осмотри отсюда, сверху, долину Гарната.
— Чего я там не видел?
Он пожал плечами:
— Посмотришь — может, чего и увидишь.
Мы с ним еще выпили и улеглись спать.
Да, мне будет не хватать старого Жупена. Если не считать Рейна, он был моим единственным другом со времени возвращения в Амбер. Я смутно помнил охваченную огнем долину Гарната, тогда, четыре года назад. Что там могло измениться с тех пор?
Было полнолуние, и сон мой нарушали странные видения: волки-оборотни, ведьминский шабаш, что-то еще, не менее кошмарное…
Я встал на заре. Жупен еще спал, и я не стал его будить. Терпеть не могу прощаний, к тому же у меня было предчувствие, что больше мы с ним никогда не увидимся.
Прихватив подзорную трубу, я взобрался по лестнице в самое верхнее помещение маяка, туда, где зажигался огонь, и подошел к окну, наведя трубу на долину Гарната.
Над лесом стлался туман; серый, холодный и очень сырой, он сплошной пеленой окутывал вершины невысоких, уродливо искривленных деревьев. Их черные ветви переплетались, как руки борцов. Между ветвями мелькали какие-то черные твари, но не птицы, а, судя по подпрыгивающему полету, летучие мыши. От этого леса словно исходило что-то неясное, мерзкое, недоброе. Я никак не мог понять, что именно там происходит, пока меня вдруг не осенило: то моя вина.