Погладил ладонью аккуратно разложенный на спинке стула галстук. Сказал:
– Ты прости… это военная хитрость просто. Ты еще увидишь…
Что – «увидишь» – Денис и сам не ведал. Ощущал. И, наклонившись, тронул галстук губами.
Выпрямился. И на секунду ужаснулся своему одиночеству. Это было страшное и взрослое чувство. Как у солдата, который первым встает на бруствер. И почти наверняка знает, что его – первого – свалит гремучая очередь… и как утешиться тем, что следом рванется из окопа живая волна – и замолчит вражеский пулемет, и взовьются наши знамена? Даже взрослому – как?!
Он посмотрел на книгу, которую вчера оставил открытой лежать на столе. С иллюстрации смотрел на Дениса казачонок Сашка – расстрелянный, погибший и все-таки живой. Смотрел упрямо и чуть насмешливо: мол, ты чего это? Ты, что ли, струсил? Эх, ты…
«Интересно, подружатся ли они с Серёжкой? – подумал Денис, вспомнив другого героя повести – того, что шел на обложке через пустыню. – Хорошо бы подружились…»
– Я не струсил, – сказал Денис рисунку. – Я иду.
* * *
Ну, надо сказать, решительное лицо делал и морально подготавливал себя Денис совершенно зря. На улице его не ждали с кистенем, не набрасывались с ножом и вообще – им никто вроде как и не заинтересовался.
Одной из причин было то, что улица в общем-то пустовала. Она явно была не для жилищ рабочих, по обе стороны в густющей зелени прятались дома, похожие на новый дом Третьяковых. Два человека шли куда-то в дальнем ее конце. Даже о магазине спросить было не у кого, и Денис сильно разочаровался. Тем более что было жарко, даже проглядывавшее сквозь облака солнце (Денис вспомнил вчерашнего мальчишку-певца и улыбнулся) казалось немного утомленным этой жарой. Как в какой-то старой песне, обрывок которой Денис слышал сам не помнил где: «Утомленное солнце». Но там речь шла вроде о вечере, а сейчас-то утро.
Насвистывая мотив без так и не вспомнившихся слов, мальчишка пошел куда глаза глядят – и через пять минут оказался на перпендикулярной улице – длиннющей, с унылыми строениями слева-справа, многие из которых тем не менее украшали яркие вывески и рекламные щиты. Народу тут было довольно много. Проехали даже две машины. А вот пешеходы были одеты так себе, плоховато. И почти исключительно женщины, разве что еще иногда с маленькими детьми. Дениса, признаться, с ходу поразило то, как одна из женщин орала на ребенка – может, и за дело, но совершенно непотребно, с яростными глазами, как на злейшего врага, мотая его – девочку лет пяти-шести – за руку, как неживой предмет. Люди равнодушно шли мимо, но Денис остановился. Родители могут наказывать детей и должны их наказывать. Тут даже не надо спорить. Но зачем так делать?! Это же не наказание, она просто кричала девочке (не мальчику даже!) такие слова, за которые в Петрограде старшие ребята с размаху били младших по губам, только оброни – при полном одобрении окружающих. А вздумай кто-то из взрослых так сказать ребенку – его бы, наверное, отколотили прохожие…
Женщина посмотрела на застывшего Дениса какими-то болезненными, не вполне нормальными глазами. И прошипела:
– А ну иди куда шел, щщщщщенок!
Мальчишку отшвырнуло. Честно сказать, он испугался немного. И только через пару шагов гневно остановился – но женщина и девочка уже исчезли куда-то.
– Ничего себе… – пробормотал Денис. Потряс головой, чтобы вытрясти из нее увиденное. И свернул в продуктовый магазин – так было написано над входом…
…Внутри мальчишка позабыл об увиденном снаружи. Его изумило, что в магазине с таким названием рядом продаются еда – и чистящие-моющие средства. И тут же – туалетная бумага. И детские игрушки. Как можно все это продавать на соседних прилавках?! Куда смотрит санитарная служба?!
Денис вышел из магазина, качая головой. Не-е-е-е, купишь еще хлеб, который лежал рядом с каким-нибудь чистящим средством…
Он помотался по улице и убедился, что магазины тут торгуют продуктами, мебелью, разной химией – но ни книжных, ни музыкальных не было. То ли вообще, то ли именно тут. Духота доконала непривычного к такому мальчишку и окончательно испортила и без того скисшее настроение. Люди вокруг казались совершенно и непредставимо чужими, хоть и говорили на русском языке. Захотелось поскорей сделать покупки и вернуться домой.
В конце концов Денис вошел в большое приземистое здание, где, к своей радости, увидел по крайней мере «отдельный отдел» для продуктов. Народу тут было немного, работали кондиционеры, и вообще впечатление осталось приятное. Правда, продавщицы как-то странно посмотрели на мальчишку, но Денис не обратил на это внимания.
Продукты тоже порадовали. Практически все, что нужно, на обертках вместе с рекламой и заманчивыми названиями был напечатан состав – все натуральное. Смысл до Дениса дошел, когда он начал расплачиваться. Продукты тут стоили в несколько раз дороже.
– Скажите, а почему так дорого? – поинтересовался Денис у продавщицы.
Та удивленно смерила мальчишку взглядом и вежливо ответила:
– Но это же натуральное все, мальчик…
– Ясно… – пробормотал Денис, нагружая руки двумя солидными сумками. И уже на выходе добавил: – Ну ничего себе…
Таскаться по жаре с таким грузом Денис не привык и около чахлого скверика устроил себе посиделки прямо на ограде. Он рассчитывал передохнуть минутку – но вышло так, что невольно стал прислушиваться к разговору двух женщин, остановившихся с другой стороны ограды, в скверике. Видимо, тоже передохнуть – у них были большие сумки. И заодно поговорить – на сидящего к ним спиной мальчишку внимания они обращали не больше, чем на пень, на который эти сумки поставили.
– Казака-то платят хорошо и по-честному, – сказала одна из женщин, повыше и когда-то, видимо, красивая. – В прошлом годе мой старший, ну, ты ж знаешь, Мишка, – ее собеседница покивала, – перед летом говорит: не могу, говорит, мам, на шахту. Я так и села. У меня еще трое, доходы мои ты тоже знаешь, а муж – и это знаешь… – Они обе как-то грустно посмеялись. – Так и села, – продолжила рассказ высокая. – Что ж ты, говорю, делаешь, проглот? Ты не пойдешь, и чего мы жрать будем? Вытянула его веревкой раз, другой… А он и не закрывается, сидит и плачет. Я, говорит, мам, там помру скоро. А я и подумала – он ведь у меня уже два года как работал к тому времени-то, с десяти лет, – я и подумала, он с той зимы кашлять-то как стал, особенно ночью… Я рядом села и тоже реветь. Говорю: а братья с сестрой помрут, это как? Он промолчал, а ночью все не спал, ворочался. И я не спала. Жалко его, он в отца весь… А утром он мне и говорит: я, мам, пойду на станицу – ну, в Лихобабью, значит. Может, чего заработаю, а нет – так тебе меня все не кормить. Я рукой махнула и собрала его. Ну не поднялась рука старшего вот так под землю загонять… Ушел он, значит. Через две недели письмо – нашел работу. Трудная, пишет, вечером все из рук валится, не разогнешься, но я, мам, буду работать, ты не думай, тут в сто раз лучше, чем под землей. Пишет, не обижают меня. А еще через две недели – письмо опять. А в письме – деньги! Миллион почти, без малого, как за два месяца на шахте! Я так и села. Села и пишу, да не ему, а на адрес на этот хозяину – мол, не уворовал ли у вас чего мой щенок?! Думаю: красть начал – убью. А мне в ответ не письмо – а так, записка: не волнуйся, баба, ничего твой парень не крал, а просто был расчет по месяцу. Деньги ему не нужны, он тут на готовом. И все… Потом еще писал и как месяц к концу – деньги слал. Вернулся аж в октябре, когда с полей они там убрали. Я не узнала, вот веришь, нет! Вытянулся, в плечах здоровый стал. Загорел, аж черный. Кашля того как и нет, смеется – а зуба одного тоже нет, казачата тамошние в драке выставили. Опять денег привез и припасов разных. Сестренки младшие не узнали его сперва. Говорит – работа тяжелая, он сперва воем выл, тяжелей, чем в шахте. Но, говорит, мам, небо над головой, дышать есть чем, и рубли из твоего кармана за всякое дело не тянут. А потом привык. А потом и вовсе понравилось. «Обижали?» – спрашиваю. Он опять смеется – было, колотили пару раз сначала, но за дело. А так, говорит, и люди хорошие, и жить намного там веселей, и заработок – сама, мам, видишь… А в этом году по весне что придумал? Пристал, как репей к подолу: давай, мам, отсюда перебираться. Куда, говорю, дурень? К казакам твоим? Нужен им такой подарок. А он мне бумагу в нос тычет: программа «Мы поднимем наш дом вместе!». Земля, денежная субсидия, разное всякое… Я говорю: да куда ж мы от дома?! А он как кулаком по стенке трахнет: это, кричит, дом?! А она вся зашаталась прямо, стенка-то… Я вот сейчас и думаю: может, правда? Ну, не забогатеем. Ладно. Так хоть сами себе хозяева. А то ведь еще год, мне что – и второго сына в шахту, а Мишку моего – следом за мужем? Ну, будет тяжко. А тут легко? Ну, с утра до ночи будем работать. Так хоть и правда под солнышком да вместе.