В общем, жизнь и так была нескучная. Но я как-то внимания не обращал особо. До того дня. Две недели назад.
В общем, мы шли в школу. С моим дружком, Витькой Фальком. До конца года оставалось всего ничего, намечалась контрольная по алгебре, хотя и в школе то и дело что-то происходило – треть учеников не ходила на занятия, многие вообще поуезжали, из учителей тоже постоянно кого-то не было… В общем, мы шли. Если честно, идти было неприятно. Родной Ставрополь мне больше всего напоминал ежа, который сжался в комок и выставил иголки. Честное слово. На перекрестках стояли – как повырастали из-под земли за ночь! – самоходные зенитки. Было много солдат, а с ними – эмчеэсовцы в оранжевых беретах, но при оружии, которого я раньше не видел у них вообще. Милицию как отрезало. Зато возле мэрии – в строю! – стояли комендантские роты кубанцев и терцев, тоже при оружии, а не просто с нагайками. Чего-то ждали, а в вестибюле через стеклянные двери мы с Витькой разглядели полно офицеров, – и казачьих, и армейских. Флага над мэрией не было вообще, и мне это почему-то показалось каким-то жутким. Мы уже прошли мимо, когда на верхнем этаже мэрии вдруг начали стрелять – нас тут же распер эмчеэсовский патруль… Казаков было полно и в других местах города, и даже возле нашей школы дежурил не обычный наряд, а не меньше двадцати человек и какое-то несуразное сооружение, в котором мы с трудом опознали «КамАЗ», закрытый, как черепаха, наваренным грубыми швами листовым железом. Из-под этого панциря торчали пулеметы.
Позабрасывав сумки в класс, все пацаны из нашего 7-го «Б» отвалили за школу, на «наше место» на заборе – покурить и обсудить ситуацию в оставшееся до уроков время. Как раз когда мы рассаживались согласно классной «табели о рангах» – над улицей совсем низко прошла пара вертолетов. Шара – Шарип Тагишев – последний из оставшихся в классе кавказцев-предкавказцев, остальные за последние недели поразъехались из Ставрополя – тут же выпучил глаза и стал врать, что его дядя сказал его отцу, что знакомый сестры жены видел… Он что-то там гнал, а я вдруг понял, что на вертолетах не было привычных нам – мы видели машины с аэродрома часто – звезд и бело-сине-красных полос. Я ведь четко разглядел: на них были сине-малиново-зеленые полосы, кубанские войсковые – и Георгии Победоносцы, тоже как на гербе войска. Но с какого перепугу у казаков – вертолеты?! Казачата в нашей школе не учились, но кто-то из ребят сказал, что его приятели из бабычевского корпуса говорят: всех реестровых казаков войско мобилизует, и даже старших кадетов держат под ружьем – на самом деле, с автоматами в спальниках…
Мы уже собирались идти в класс, когда на улице показалась колонна – несколько открытых «УАЗов» с пулеметами и черно-желто-белыми флажками (я вспомнил, что это вроде бы считается императорский русский флаг, я даже на митингах такие видел) и не меньше двухсот мужиков с оружием. Все они были одеты в разные камуфляжи, обуты тоже кто во что – от сапог до кроссовок, – но вооружены до зубов, на головах – одинаковые черные береты, и у каждого на рукаве – большой шеврон таких же цветов, что и флажки. Наши охранники-казаки их сперва резко остановили, но потом быстро пропустили дальше и даже кого-то дали в провожатые.
Звонка все не было, и мы стояли около ограды. Да, собственно, вся школа высыпала наружу, все смотрели кто куда. Через какие-то пять минут по улице проехали несколько танков – тоже под черно-желто-белыми флажками, потом прошла колонна пеших терцев – в камуфляжах, вооружены кто чем, но все в папахах и с кинжалами, под своим черно-зелено-красным флагом. А еще через четверть часа, когда звонок все-таки дали, появилось полсотни чеченцев (их ни с кем не спутаешь) – тоже в форме и при оружии; что самое странное – казаки их пропустили почти без разговоров. Шара, кстати, что-то завопил по-своему, кому-то замахал, сиганул через забор и исчез в этой группе. Ему крикнули о сумке, но он отмахнулся: «А!» – и замешался среди камуфляжей. Кажется, я узнал там его отца, Тагишева-старшего. Но мог и ошибиться.
А Шару я и не видел больше…
Первый урок у нас был «физра». Я потом иногда думал, что было бы, окажись другое расписание… или вздумай физрук проводить урок в спортзале…
Но расписание было, какое было, и «физра» у нас проходила на школьном стадиончике.
Я потом подсчитал, что в тот день в школе было человек четыреста учеников. И не меньше тридцати учителей. В самой школе, я имею в виду. Я не особо интересовался оружием – не больше, чем обычный мальчишка. И не знал, что есть такая штука – GBU-43/B, которая весит девять с половиной тонн. Управляемая, особо мощная.
Еще потом я часто думал, с чем можно было перепутать нашу школу? Или это была просто «ошибка»?
В общем, я лежал на песке ямы для прыжков и не мог пошевелиться. По небу летели какие-то горящие клочья, и я слышал только «у… у… у… у…».
Потом я сел.
Наши ребята и девчонки были разбросаны вокруг. Почти все возились, и умом я понимал, что сейчас стоит крик – но ничего не слышал. Еще потом я увидел опрокинутый «КамАЗ» казаков и тела вокруг него. Хотя не мог этого видеть, и машина, и казаки были за школой.
А совсем потом я понял, что школы нет.
Просто нет. Вместо двухэтажного большого здания была огромная горящая воронка, окаймленная зубастыми развалинами. На одном из зубцов висел триколор – из кабинета директора. Как раз когда я на него посмотрел, он вспыхнул, затрепетал и сгорел дотла за какие-то две секунды.
Понимаете, мы к той яме даже не смогли подойти. От нее несло жаром, как от костра, еще шагов за тридцать. Мы хотели подойти. Честное слово, хотели – раскапывать, искать… Но не смогли. Это было все равно что вести раскопки в горящей печке.
Кто-то сказал, что взорвался газ. (Я как раз начал слышать опять.) Мы стояли около этой ямы и вели себя довольно спокойно – помогали тем, кого ударило обломками или еще чего, физрук по мобильнику пытался куда-то позвонить… А потом мы услышали взрывы вокруг. Много-много…
…Ставрополь бомбили с аэродромов в Грузии. Тут было несколько минут лету. Но это мы узнали потом. Как и то, что вторая волна атаки – крылатыми ракетами с кораблей, вошедших в Черное море, – была немного позже, когда мы уже разбежались по домам. А тогда – тогда мы просто понеслись прочь.
Я бежал и орал. Не плакал, а орал – от страха. Это было позорно, позорней некуда, но вокруг взрывалось, рушились дома, я не верил тому, что видел; я бежал и орал. Два раза меня бросало наземь – как будто било огромной мягкой подушкой. Один раз за меня уцепился катавшийся по мостовой человек без ног и лица. Я вырвался и побежал дальше.
Я бежал и орал.
Так я и влетел домой.
Мамы и отца не было, все нараспашку. На полу – битое стекло, мебель опрокинута… Я выскочил в дверь, выходящую в огород. Тоб, наш пес, висел на соседском заборе мертвый, посреди огорода была воронка – небольшая, а многоквартирной девятиэтажки, что стояла за ручьем, не было совсем. Там что-то горело, и кричали люди. В ручье сидел маленький ребенок – лет пяти, не поймешь, девочка, мальчик – сидел и стонал – тяжело, страшно. Лицо, плечи, грудь, спина – все у него было черное, и он то и дело окунался в воду – как-то медленно, как будто играл.