– Олег, где мы?! – шепотом вырвалось у Танюшки.
Я ничего не ответил.
Широкую проезжую часть в обе стороны по три ряда запрудили сплошным потоком автомобили. На таких же широких тротуарах, отделенных от шоссе линиями тополей, кипел народ. Все это штриховала перемигивающаяся, наползающая друг на друга, бегущая световая реклама – в основном на английском языке, на русском было совсем мало. Свет потоками лился из витрин, окон и дверей. Он был почти непереносим и резал глаза так же, как резал уши сумасшедший гомон толпы, одетой так, что я обомлел. Во всяком случае, треть, особенно молодые, носили такое барахло и такие прически, что металлисты и панки 80-х удавились бы от зависти массово. При виде наголо бритой девчонки с кольцом в брови, например…
– Олег, где мы?! Что это?! – прошипела Танюшка. – Черт побери, а с нами что?!
Да уж – «а с нами что?!»?! Только теперь я увидел, что с нами-то случилось! Танюшка сохранила свою косу, но глаза у нее стали вроде бы больше, а рот – четче… и я не сразу понял, что это из-за косметики. Мочки ушей украшали клипсы с камешками, на одном из пальцев поблескивал перстень – тоже с «камешком». Короткая плиссированная юбка – светло-серая – открывала длинные стройные ноги в чулках и туфлях на массивном каблуке. Такого же цвета пиджак был распахнут на однотонном жакете с белой рубашкой, через плечо висела сумочка из крокодиловой кожи. Наверное, у меня был очень удивленный взгляд, потому что Танька независимо фыркнула и сказала:
– На себя посмотри.
Я «посмотрел». Волосы – хотя и длинные – резко укоротились. Я был одет в серую тройку с сине-белым галстуком, белую рубашку и белые туфли. Через левое плечо тоже висела сумочка – мужская, – а на левом запястье я обнаружил массивные часы в угловатом корпусе. Танюшка показала свое запястье – с тонким ободком золотых часиков. Мы несколько секунд смотрели друг на друга. Потом Танька спросила:
– Олег, это не Америка?
– Нет… – медленно ответил я. – Ты знаешь. Тань… по-моему, это они.
Ее глаза блеснули:
– Бесконечные Дороги?!
Я кивнул:
– Кажется, да, Тань.
Она огляделась, покусывая губу:
– А где же… где все остальные наши? Мы же не можем тут быть одни, Олег, это же нечестно!
– Пошли поищем, – предложил я. – Они должны тоже оказаться здесь. В конце концов, мы и туда попали порознь.
– Неужели конец, Олег? – спросила Танюшка.
– Или начало, – я взял ее под руку. – Пошли, посмотрим…
Хотите честно? Это было здорово – вот так идти по тротуару в толпе, рука об руку, молча и удивленно впитывая в себя атмосферу ночного города, постепенно начавшую казаться привычной и естественной. Танюшка, правда, в начале несколько раз буркнула, что отвыкла от юбки, но потом смирилась, ловко приладилась постукивать каблучками рядом. А я вдруг увидел кое-что и сказал:
– Смотри, Тань. Видишь ту башню? Это управление железной дороги в Воронеже.
– Мы в Воронеже?! – удивилась Танька.
– Да, – уже уверенно подтвердил я. – Вон и Петросквер… Неужели там все так изменилось? Как будто и не Союз…
– Так это и не Союз, – напомнила Танька. – Слушай, а что у нас в сумках-то?! Пошли в этот сквер, посмотрим.
Мы перешли улицу подземным переходом, в котором густо сидели нищие и теснились у стен лотки уличных торговцев. Я скользнул взглядом по лежащим на лотках порнографическим газетам и журналам с русскими и иностранными названиями. «Плейбой», надо же!.. Прошли несколько ментов – в какой-то дикой форме, с дубинками, пистолетами, наручниками и… автоматами! Атмосфера в переходе была неприятной, давящей, и я вздохнул облегченно, когда мы выбрались в парк и сели на первую же скамейку подальше от улицы, но под фонарем.
– Ой, смотри! – Танюшка резко тряхнула свою сумочку, из нее высыпались на лавку книжечки документов. – Аттестаты, метрики… свидетельства о рождении… Олег, паспорта!
– Паспорта?! – Я недоверчиво взял обе книжечки, пролистнул, хмыкнув изумленно. Под моей фотографией было написано, что я – Андрей Валентинович Лобанов, Танюшка оказалась Инга Олеговна Семина. Мы родились в 1978 году в Тамбове. – С ума сойти… – только и сказал я.
В сумочке оказались еще какие-то деловые бумаги, довольно много, я не стал пока разбирать – какие, а также – три ключа с биркой, на которой было помечено: «Ул. ген. Лизюкова, 30, кв. 72». У меня на этот раз даже слов не нашлось. И их не стало больше, когда я открыл свою сумочку.
– Тань, деньги! – вырвалось у меня.
Денег было много. Начать с того, что они были странные, непривычного размера и рисунка, крупные – по миллиону рублей! И этих купюр были пачки по сто штук в каждой… – Черт, черт, черт, а это что?!. Тань, это же доллары! Тут написано!
Долларовых пачек – купюры по сто долларов, тоже по сто штук – было гораздо меньше, но тоже немало. А на самом дне лежали плотные столбики в пергаментной бумаге. Я надорвал один – оттуда блеснула царская десятка-червонец.
– Прыжок в новый мир, – странно улыбнулась Танюшка. – Полностью документы, ключи от квартиры, наверное, документы на нее и целое состояние в нескольких валютах… Невероятно, Олег… Ну что, поедем на эту Лизюкова? Или пойдем, тут близко, нет?
– Не знаю, – признался я, вставая.
И обнаружил, что мы – не одни.
Двое парней – постарше меня и покрепче – стояли буквально возле нас; увлеклись мы, пропустили… По сторонам маячили еще шестеро. Резко пахло алкоголем, лица тех, кого я видел, не отражали ни интеллекта, ни готовности к сотрудничеству, ни даже простого гостеприимства.
– Сумку давай, – без предисловий, «двадцати копеек» и «закурить», потребовал один из стоявших вплотную. – И вали отсюда без шума, а с девчонкой мы поговорим.
Еще двое, погыгыкивая и поцыкивая зубами, подошли к Таньке сзади.
– Вообще-то в мое время, – задумчиво сказал я, – девчонку, как правило, отпускали и разговор вели с парнем. Тань, тебе не кажется, что здесь много изменилось к худшему?
– Определенно, – процедила Танюшка. – Руки убери, а? – Что-то шлепнуло, послышался мат.
– Он уходить не хочет, тоже типа присоединится, – подал голос до сих пор молчавший второй старший. – Гля, хаер какой, точняк пидар!
– А это мы сейчас проверим, – процедил первый, и в его левой руке возник и со щелчком выбросил лезвие кнопочный нож.
Это – было – ошибкой.
Неизвестно, успел ли понять что-то нагрузившийся плохим пивом мальчишка, вообразивший себя героем ночных улиц. Едва ли он даже толком успел осознать, что не так.
Просто увидел, как странно и страшно изменилось лицо интеллигентного, симпатичного, хорошо одетого пацана, на лбу которого внезапно выступил шрам. Увидел – и упал даже не в боль.