«УЕХАЛА НА ЗАСЛУЖЕННЫЙ ОТДЫХ ПОЛЬЗУЙСЯ ОГУРЦАМИ ЧЕРЕЗ НИЗ ЦЕЛУЮ МАМА»

И Шурочка пожелала маминых огурцов, которые славились посолом, и поехала в Карманов.

И здесь автор и читатель должны быть потрясены. Как же так? Мама даёт телеграмму об огурцах, совершенно забывая, что вместе с огурцами Шурочка найдёт убитое тело мёртвого человека. Автор не понимает, как это сделалось возможным. Очевидно, в голове у Зинки были только огурцы.

И вот теперь Шурочка сидела на полу погреба и плакала, а её держал за локти Василий Куролесов, который снова начинал обретать подземное зрение и угадывал в Шурочке девичьи приметы.

— Отпусти, не убегу, — сказала Шурочка. — Тебя как звать?

— Вася.

— Ты что? Тоже за огурцами?

— Да нет… я так… за брюквой… Выведи меня на свет.

Они вылезли на свет, и Вася был совершенно ослеплён тусклыми лучами солнца, которые еле пробивались через крапиву и бурьян. Взор его никак не прояснялся. Ночное зрение не хотело уступать дорогу дневному.

Вася долго махал у носа пальцами, и, наконец, что-то кривое стало вырисовываться перед ним, и он различил крайне неприятную блондинку, которая, кстати, не показалась ему такой уж неприятной, как кажется автору.

Наоборот, блондинка Шурочка показалась ему более-менее сносной в смысле взора.

— Так ты что ж это? — спросил Вася. — Огурцы любишь?

— Дико люблю! — воскликнула Шурочка. — Солёные, чтоб хрустели.

— А помидоры солёные любишь?

Шурочка задумалась, прикидывая что-то в уме, и, наконец, толкнула Васю кулаком в грудь:

— Уй, ну ты что! Конечно, люблю!

Нет, она определённо нравилась Васе всё больше и больше. Когда она говорила об огурцах, глаза у неё загорались. С помидорами такого не случилось, блеска не было, но всё равно мелькало в глазах что-то очень осмысленное.

— Да откуда же ты тут взялась? — воскликнул Вася.

— Уй, Васьк, да что же ты говоришь? Я ведь Зинкина дочка.

Вася вздохнул и гулко подумал: «Во как!»

Глава третья. Бильярд по-кармановски

Теплые желтые шары, вырезанные из мамонтовой кости, с номерами на слоновьих боках с грохотом сталкивались между собой, бились о тугие борта, мягко и тяжело катились по зелёному сукну. Изредка они падали в лузы, и вздрагивала тогда сеть, затягивающая лузу, вздувалась, поглощая шар.

Необыкновенно длинный, похожий на чёрного журавля человек держал в руках кий, тыркал им изредка в шары, приговаривая:

— По три рублика! По три рублика! Два шара форы!

Это разумное предложение не вызывало пока никакого отклика. Зрители жались к стенам. Они явно боялись играть с Журавлём.

— По три рублика! По три рублика! — приглашал Журавель, и, наконец, к бильярдному столу подошёл сутулый и синеносый человек, в котором читатель с интересом и любовью узнал бы гражданина Лошакова.

— По три рублика! — сказал ему Журавель.

— Это — неавторитетно! — парировал гражданин Лошаков.

— И два шара форы!

— Это кто тут кому даёт фору? — вопросил Лошаков, глядя в потолок. — Это вы мне даёте фору, товарищ Журавлёв? Так я её не принимаю. Я предлагаю вам сыграть не на три рубля, а на сто.

Здесь автор должен отметить, что скромный, в сущности, гражданин Лошаков, наевшись, делался нескромным и даже нагловатым. Но сто рублей он, действительно, в потайном кармане на всякий случай имел. На всякий случай, если отыщет правду. Ему отчего-то казалось, что, если правда вдруг найдётся, сто рублей никак не помешают.

Чёрный журавель, между тем, неуверенно вертел в воздухе кием. Он опешил. Он явно не ожидал от синеносого гражданина столь делового предложения.

— Моя фамилия Зябликов, — единственное, что он смог пока ответить гражданину Лошакову.

— Принимаешь вызов?

Журавель Зябликов смешался и замялся. Он явно не знал, что делать. Длинными тонкими пальцами перебирал он кий, на котором было написано «Зябликову от Кудасова» — редчайший, доложу вам, кий, таких киев, подаренных великим бильярдистом Кудасовым, на свете почти нет.

Зрители у стен зашушукались. Журавлю надо было достойно ответить.

— Дайте мне мел! — торжественно сказал Зябликов, и Лошаков парировал:

— Бери!

Журавель Зябликов взял мел и ловко спиралью прокатился мелом по кию, а это означало на кармановском бильярдном языке, что вызов принят.

— Стольник! — сказал Лошаков, выхватил из кармана цельную сторублёвку, помахал ею перед носом партнёра и соперника и сунул деньги в среднюю лузу. — Остальные лузы пусты. Где ваши деньги, товарищ Журавлёв?

— Моя фамилия Зябликов, — парировал Журавель и стал вынимать из кармана трёшки. С грехом пополам их набралось на тридцатку. Тут он полез в глубоко потайные карманы и наскрёб ещё пару рублей.

— Маловато, — отметил Лошаков.

— Остальное под честное слово.

— Ну это уж нет. Оценим ваши носильные вещи. К примеру, часы. Это будет авторитетно.

Общество, стоящее у стен, оценило часы в тридцатку.

— Недостача, — сказал Лошаков, — нужно ещё сорок рублей.

— Ставлю кий, — сказал Журавель, засовывая трёшки и часы в угловые лузы. — Надеюсь, кий от самого Кудасова что-нибудь стоит?

— Кий — это палка, — сказал Лошаков. — Для меня он ничего не стоит. Ладно, играй, длиннорукий, прощаю тебе сорок рублей. Итак, сто против шестидесяти, но с одним условием: на эти сорок рублей мне позволяется хамство.

— Как так? — удивилось общество.

— Очень просто. Я ставлю сто, а он всего шестьдесят. И вот на эти сорок рублей я имею право ему хамить, а он должен разговаривать со мною на «вы» и называть меня «дорогой сэр».

— Но в нашем советском обществе не принято таких слов!

— А мне наплевать, приняты они или не приняты. Сорок рублей недостача, а вы ещё толкуете? Сто против шестидесяти и хамство против «дорогого сэра»! Принимаешь вызов или нет?

Чёрный Зябликов побледнел, бильярдная гордость пронзила его, выпрямляя с хрустом позвоночник.

— Ладно, вызов принят. Но поскольку игра ещё не началась, я скажу, что вы хам, дорогой сэр! Я разбиваю!

— Валяй, дубина, — равнодушно согласился Лошаков.

Пожалуй что как раз в этот момент, совершенно незамеченные, в бильярдную проникли капитан Болдырев и старшина Тараканов. Впереди них плёлся Носкорвач.