— То-то и оно, что в вашем ведомстве все учтено и хранится, без срока давности, — буркнул смотритель. — Выходит, по этим бумажкам можно, если лыко в строку ляжет, по новой меня сграбастать, да?
— Нет, ты погляди на него! — воззвал ко мне Миша. — Я ему хочу как лучше сделать, а он брыкается. И ведь ни за что я про это не узнал бы, если бы не вся эта история… Дай, думаю, загляну в архивы, мало ли что… Ведь в наших краях каждый второй из его поколения через лагеря прошёл. Хотел за помощь его отблагодарить, а он…
Миша вспоминал ту историю, когда Севериныч своим враньём и небылицами запутал все дело так, что просто удивительно, как нам вообще удалось его распутать. Правда, вся путаница, которую он устроил, в итоге действительно оказалась только к лучшему, ведь не возьмись он врать напропалую, и не возникло бы улик против преступников, которые задёргались просто жуть, и веселья под конец он нам, во всяком случае, доставил немало.
— Так ведь пуганая ворона и куста боится, — возразил Севериныч. — Однако ж, за добро спасибо. Разве я не ценю?
— Так вы сидели? — вмешался я. — За что? Когда?
Этот кусок биографии Севериныча оказался для меня полной неожиданностью. Никогда, ни полсловечком во время всех своих бесконечных рассказов, не упоминал он о том, что несколько лет провёл в лагере, далеко на севере. Видно, крепкий засел в нём страх, что всё это может повторится.
— Сидел, — усмехнулся смотритель. — Говорят же, что от сумы да тюрьмы не зарекайся. За что? Да ни за что, сам слышал. Полностью реабилитирован как безвинно пострадавший по ложному обвинению. А когда… Давно это было, очень давно. Можно сказать, в другой жизни… А во всю эту писанину я не очень верю, — он кивнул на анкету, которую заполнял Миша. — Станет мне государство пенсию прибавлять!
— Трудно будет, — признал Миша. — Но мы постараемся.
— Так какое у вас всё-таки было ложное обвинение? — настаивал я.
— Все в деле написано, в этих бумажках, — ответил Севериныч, махнув рукой.
— За длинный язык его притянули, за что же ещё, — сообщил вместо него Миша. — Аккурат после войны угораздило его взять и вякнуть, что, — тут Миша торжественно зачитал по одному из протоколов, — «вёл антисоветскую пропаганду, клевеща на советский гимн и флаг и призывая к террористическому акту лично против товарища Сталина…» Да это ж вообще расстрельная статья, по тем временам. Скажи спасибо, что в живых остался.
— Вот ещё, «спасибо» говорить! — то ли в шутку, то ли всерьёз обиделся Виссарион Северинович. — И вовсе не так я сказал, это они все переврали. Я сказал, что «этими палочками только барабанную дробь на наших животах выбивать»… Понимаешь, — повернулся он ко мне (он взволновался, и последнее слово прозвучало у него с совсем выпуклым нашим окающим говорком, приблизительно так: «Понима'шь»), — тогда с колхозниками расплачивались не живыми деньгами, а трудоднями, палочки ставили в учётных тетрадках, кто сколько трудодней наработал, а потом эти палочки подсчитывали и соответственно продукты выдавали. Вот, значит, я как получил осенью один мешок дрянной картошки, за все-то мои труды, так не выдержал и ляпнул. Ведь как мешком картошки всю зиму прокормиться? Правда, — тут он хитро улыбнулся — видно, природа брала в нём своё, — я ещё добавил: «Такой бы гимн Советского Союза получился — сам бы товарищ Сталин обрадовался!» А какая-то сволочь возьми и стукни! А они, значит, из этой фразы стали всякие смыслы вытягивать, чтобы меня под террористическую статью подвести. Это уж потом разобрались, в пятьдесят шестом году, спустя семь лет. А теперь, значит, мне, может, и деньжат перепадёт.
— И вы так все семь лет на севере и были? — спросил я.
— Нет, — ответил он. — Первые два года я был здесь. Ведь вокруг нас в те годы существовало целых четыре огромных лагерных зоны, которые достраивали и поддерживали в порядке Волго-Балт.
— До самых Мариинских лагерей, — пробормотал Миша. И какое-то напряжение в нём было — видно, он думал о чём-то своём, о личном.
— Вот именно, — кивнул Севериныч. — Сейчас-то только одна зона и осталась. И даже не зона, а так, недоразумение, если судить по понятиям тех времён. Впрочем, — он насмешливо прищурился, — и от неё одной хлопот хватает, да?
— Хватает, — согласился Миша. — Вот и сейчас двух беглых ловим, нас к этому делу тоже подключили.
— Как же они убёгли? — поинтересовался смотритель.
— Ой, Виссавериныч, — сказал Миша, — давай сначала с нашими делами закончим, немного осталось. А то ты мне совсем мозги заполощешь, я ведь тебя знаю. Значит, сколько мы имеем общего твоего трудового стажа на севере, давай считать…
— Да чего там считать, всё ясно, — буркнул смотритель, хотя было видно, что на самом деле ему приятна вся эта история.
А я напрягся в ожидании Мишиного рассказа. Беглые заключённые — это всегда интересно. О нескольких случаев побегов за последние годы мы слышали. Кто сбежал на этот раз?
Миша провозился с бумагами Виссариона Севериновича ещё минут пятнадцать, а я тем временем припоминал известные мне случаи побегов из зоны. Сама лагерная зона находилась на той, дальней стороне, километрах в двадцати от берега озера, рядом со старинными шлюзами, построенными ещё Петром Первым. Эти шлюзы должны были регулировать приток воды в половодье. Волго-Балт — основной сегодняшний водный путь — прошёл чуть в стороне от этих шлюзов, и они почти утратили своё значение. Разумеется, без них весенние наводнения все равно грозили бы неприятностями, но уже не такими большими, как раньше. А корабли через них почти не ходили — разве что, небольшие грузовые суда да баржи, по воде вывозившие товары, которые делали в зоне. Мебель и прочее.
От взрослых я знал, что до сих пор при строительных и земляных работах выкапывают кости тех, кто трудился над возведением этих шлюзов: народ там не щадили, и людей полегло невесть сколько. Зато больше трехсот лет эти шлюзы обеспечивали нормальное судоходство в огромном районе. И ещё я знал от взрослых, что, когда после смерти Сталина расформировали большие лагерные зоны, оставили только эту колонию — колонию строгого режима. Судя по названию, сидели там самые что ни на есть бандиты, осуждённые за тяжкие преступления. Побеги хоть и редко, но случались. Последний произошёл летом, когда из-за урагана порвало провода и в колонии на несколько часов отключилось электричество. Несколько заключённых воспользовались тем, что через колючую проволоку не идёт электрический ток, а часовые почти ничего не видят в наступивших сумерках — потому что прожектора, естественно, тоже не работали — и смылись. Их всех поймали быстро, буквально в два-три дня.
А теперь, значит, новый побег.
Я тихо пил чай, закусывал вареньем и ждал, когда Миша и смотритель покончат с бумагами. Потом Миша убрал бумаги в свою сумку, типа планшета, и, поглядев на меня сказал:
— Ждёшь подробности?
— Угу, — кивнул я.
— Двое ворюг сбежали, — сообщил Миша. — Сидели за вооружённые грабежи, Петько Николай и Скрипицын Валентин…