Именно после этого венчания на покрытом шатром дворе дома на Сент-Джеймс-сквер сэр Ральф Бромптон впервые пристал с известной целью к Людовичу. Члены королевской семьи сидели в большом зале на втором этаже, где молодая пара принимала гостей. С балкона бального зала к шатру во дворе вела временная деревянная лестница (существовало правило, согласно которому члены королевской семьи не должны находиться в помещении, не имеющем запасного выхода), и гости после представления королевским особам, отдав им долг уважения, сходили вниз, оставляя эту тихую заводь ради шумного празднества под брезентовым шатром. Позднее, обсуждая этот вопрос – а такие обсуждения происходили довольно часто, – ни сэр Ральф, ни Людович не могли объяснить, что же выделило молодого капрала среди его товарищей, кроме того, что он стоял немного поодаль от них. Он не любил пива, а почетному караулу, квартирантам, мастерам и старым слугам, собравшимся в углу шатра, непрестанно подносили большие кружки этого напитка, сваренного специально для данного случая на заводе отца жениха. Сэр Ральф, ростом не ниже любого гвардейца и такой же великолепный в своей серой паре с фалдами и пышным галстуком, присоединился к веселой плебейской компании со словами: «А у вас дело с пивом обстоит гораздо лучше. Шампанское – отрава по сравнению с ним». Так началось общение, принесшее богатые плоды.
В то время сэр Ральф высиживал положенный срок в министерстве иностранных дел. Когда наступила пора ехать на предложенную должность за границу, он устроил увольнение Людовича из полка, в котором весьма сожалели о его уходе – незадолго до этого Людовича, несмотря на молодость, произвели в старшие капралы. С той поры и начался пятилетний период жизни за границей в обществе сэра Ральфа: при посольстве – в качестве камердинера, в путешествиях во время отпусков – в качестве секретаря. Сэр Ральф в меру необходимости просвещал своего протеже, снабжая Людовича книгами по психологии, которые тот читал с удовольствием, и по марксистской экономии, казавшиеся ему скучными, давая ему билеты на концерты и в оперу, посещая с ним в праздничные дни картинные галереи и соборы.
Брак людей, на свадьбе которых они встретились, оказался непродолжительным. Он прекратился необычно ранним разводом. Людович такой, каким он теперь стал, оказался единственным результатом этого союза.
Было около пяти часов вечера. В пять тридцать аббатство закрывалось на ночь. Полиция уже заворачивала обратно последних, становившихся в очередь, предупреждая: «Сегодня в собор не попадете. Приходите завтра утром пораньше». Люди покорно скрывались в темноте, чтобы пристроиться к какому-нибудь хвосту в другом месте.
Майор Людович направился прямо к входу в аббатство, вперив в полисмена пристальный взгляд пустых рыбьих глаз и подняв руку в перчатке, отвечая на приветствие, которым его никто не встретил.
– Э-э, одну минутку, сэр. Куда вы направляетесь?
– Ммм… дар короля… этим… э-э… русским… гм… мне сказали… его показывают здесь.
– Придется встать в очередь. Многие пришли раньше вас, сэр.
Людович свободно владел двумя манерами разговора. Одну из них – офицерскую – он испробовал, теперь прибегнул к солдатской:
– Ну чего ты петушишься, приятель, я здесь на такой же службе, как и ты.
Ошарашенный полисмен отступил в сторону и позволил Людовичу пройти.
Внутри аббатства, казалось, уже наступила ночь. Свет через окна не проникал. Путь входившим освещали две свечи; посетителей впускали группами по двадцать человек. Попав внутрь храма, они проходили вперед группой, а затем, но мере приближения к мечу, выстраивались в затылок. Они не знали, как вести себя по этикету, чтобы выразить свое благоговение. Люди нерешительно приостанавливались, пристально всматривались, тихо перешептывались и проходили к выходу. Людович оказался самым рослым из присутствующих. Поверх голов он увидел яркую полоску клинка. Фуражку и стек он держал за спиной и внимательно смотрел вперед. Все здесь представляло для него особый интерес, но, когда он приблизился к мечу и Попробовал задержаться, на него молча, без раздражения, не толкаясь, нажали и так же молча втиснули в эту ничего не замечающую, безмолвную процессию, утверждавшую свое право на равную долю всего того, что, как они верили, олицетворяло это оружие. У него не было времени рассмотреть все подробно. Он мельком различил острое лезвие, скромный орнамент, более роскошные ножны; затем толпа повлекла его дальше и вынесла наружу. Не прошло и пяти минут, как он снова оказался в одиночестве в сгущавшемся тумане.
В пять тридцать у Людовича было назначено свидание с сэром Ральфом. Теперь он должен был встречаться с ним по предварительной договоренности. Они больше не поддерживали прежних непринужденных отношений, однако связи с сэром Ральфом Людович не терял. В своем изменившемся и теперь высоком положении Людович не нуждался в деньгах, однако имелись другие соображения, в интересах которых их старая связь могла пригодиться. О каждом своем приезде в Лондон он извещал сэра Ральфа, и они встречались за чаем. Для обеда у сэра Ральфа имелись другие компаньоны.
Они встретились в старом условленном месте. В свое время у сэра Ральфа был дом на Ганновер-терэс и интимное убежище на Ибьюри-стрит – комнаты над магазином, напоминавшие роскошную берлогу студента последнего курса; убежище это составляло тайну, известную едва ли пятидесяти лицам. Теперь эти комнаты стали его домом. Он перевез сюда менее громоздкие предметы своей обстановки, однако не намного больше людей, возможно, даже меньше, чем в старые времена, знали туда дорогу.
Людович прошел по Виктория-стрит, пересек бесформенное расширение в конце улицы и подошел к знакомой двери одновременно с хозяином. Сэр Ральф открыл дверь и пропустил Людовича вперед. Он никогда не испытывал недостатка в преданных слугах.
– Миссис Эмбьюри! – позвал он. – Миссис Эмбьюри!
На площадке лестницы показалась его экономка. Она знавала Людовича в прежние времена.
– Чай, – сказал Ральф, вручая ей небольшой сверток. – «Лэпсэнг Сучонг», полфунта. Добыт путем обмена на одном из неизвестных мне восточных рынков. Но чай отличный. В штабе у меня есть друг, который иногда достает его для меня. Чай надо расходовать поэкономнее, миссис Эмбьюри, но для майора, пожалуй, можно заварить покрепче.
Они поднялись наверх и уселись в гостиной.
– Ты, несомненно, хочешь услышать мое мнение о твоих эссе.
– Я хочу услышать мнение Эверарда Спрюса.
– Да, да, конечно, я заслужил этот небольшой выговор. Ну что ж, приготовься к хорошей новости: Эверард восхищен ими и хочет опубликовать их в «Севайвэле». Он согласен дать их анонимными. Единственное, что ему не нравится, – это название.
– Эссе [78] , – сказал Людович. – Знаете ли вы, как называют нашу эмблему? – Он постучал ногтем по эмблеме на лацкане своей форменной тужурки. – Педик, сидящий на своих лаврах.