Понятно также, что некоторые сделки могут быть – или казаться со стороны – неравноценными. Но до этого никому не должно быть дело, кроме самих участников сделки – тех, кто меняет товар на товар. В этом и состоит принцип свободы торговли.
* * *
Много-много лет спустя знаменитый экономист Нобелевский лауреат Милтон Фридман напишет, что основная идея книги Адама Смита «обманчиво проста: если сделка между двумя партнерами является добровольной, она состоится только в том случае, если оба они полагают, что извлекут из нее выгоду». А суть «ошибок и заблуждений» многих экономистов (а я бы добавила – и тех, кто берется сегодня рассуждать об экономике, желая главным образом обругать реформы 90-х годов и созданный благодаря им рынок, о чем дальше, дальше… – М. Ч.) в том, что «они пренебрегают этой простой и глубокой идеей и склонны предполагать, что предметом каждой сделки является некоторая фиксированная сумма выигрыша, предназначенная “для дележа”, и что если один партнер получает от сделки какую-то выгоду, то только потому, что он тем самым лишил выгоды другого».
В том-то и заключалась потрясающая интеллектуальная заслуга Адама Смита, что он показал: старая русская поговорка «Не обманешь – не продашь», многим навсегда втемяшившаяся в голову как незыблемый экономический закон, – не универсальна.
А поговорка эта в советское время зазвучала еще громче – при ее помощи советская пропаганда с детства настраивала людей против Рынка как такового. Пропаганда внушала: на рынке – обманывают, а при плановой экономике – честно распределяют.
Вообще советская власть всегда и везде, особенно там, «у них», у капиталистов, привычно искала происки (само слово – типичный советизм!) темных сил, чью-то злую волю – по себе, видно, меряла.
Вот именно это, что называет Фридман ошибкой и заблуждением, она успешно людям внушала и внушила: что не бывает кому-то выгоды без ущерба другому.
Все это была чистой воды демагогия (надолго – даже и до наших дней – засевшая во множестве голов), потому что, разумеется, вполне можно продать (обменять) без обмана и с выгодой для обоих. И это давным-давно показано Адамом Смитом.
Да вспомним хотя бы торг Тома Сойера насчет побелки забора… Он всего лишь сделал вид, что ему страшно интересно белить и что эту работу не каждому можно доверить. И тут же у него оказалось без счету – скажем условно – покупателей.
«В простаках недостатка не было: мальчишки то и дело подходили к забору – подходили позубоскалить, а оставались белить. К тому времени, как Бен выбился из сил, Том уже продал вторую очередь Билли Фишеру, за совсем нового бумажного змея; а когда и Фишер устал, его сменил Джонни Миллер, внеся в виде платы дохлую крысу на длинной веревочке, чтоб удобнее было эту крысу вертеть, – и так далее, и так далее, час за часом. К полудню Том из жалкого бедняка, каким он был утром, превратился в богача, буквально утопающего в роскоши».
Дальше идет перечисление его приобретений, служащих опять-таки иллюстрацией к Адаму Смиту: что для взрослых – хлам, для мальчиков – богатство.
«.. Осколок синей бутылки, чтобы глядеть сквозь него, пушка, сделанная из катушки для ниток, ключ, который ничего не хотел отпирать, кусок мела, стеклянная пробка от графина, оловянный солдатик, пара головастиков, шесть хлопушек, одноглазый котенок…»
В общем, заключает автор, «если бы известка не кончилась, он разорил бы всех мальчиков этого города».
Вы, может, скажете – вот он как раз своих приятелей и обманывал! А лично я нисколько так не считаю.
Забор и краска были перед ними. Хочешь – бели, не хочешь – иди стороной. Том Сойер только изобразил, что эта работа ему «по душе». И задал приятелю риторический (то есть не требующий ответа) вопрос: «Разве мальчикам каждый день достается белить заборы?»
Где же тут обман?.. Я считаю – тут как раз все получили свою выгоду. Кому – удовольствие от беления забора, кому – дохлая крыса на длинной веревочке.
* * *
Адам Смит высмеивал тех, кто (в XVIII веке находились такие!) был против импорта продуктов потребления – и вывоза (экспорта) товаров долгого пользования. Егору нравился его особый, основательный юмор…
«Ничто, следовательно, как принято полагать, не может быть более невыгодным для любой страны, чем торговля, состоящая в обмене предметов длительного пользования на то, что иссякает в потреблении быстро. Но мы, как бы то ни было, не считаем, что торговля невыгодна, если она состоит в обмене производственного оборудования Англии на вина Франции; а производственное оборудование – предмет пользования весьма и весьма длительного, и как мы видим, если бы не постоянный вывоз этого оборудования из страны, то за все годы его использования в совокупности в стране наблюдался бы невероятный прирост котелков и сковородок».
В книге встречались и такие суждения автора, которые могли показаться весьма неприятными. Но – только на первый взгляд. Егор – отдадим ему должное – быстро в этом разобрался.
Ну, например: «Сохранение мира и порядка в обществе важнее облегчения жизни нуждающихся».
Егор быстро сумел сообразить, что во время гражданской войны и правда ничью жизнь не облегчишь. А ведь в советские годы его детства и юности Гражданская война, о которой так мечтал Ленин, призывавший солдат Первой мировой войны (когда Россия воевала с Германией) «повернуть штыки» против своих сограждан, и которую ему удалось-таки развязать, считалась правильным, героическим делом…
Умный подросток, прямо скажем, наслаждался и мыслями, и отточенными формулировками знаменитого экономиста: «Труд – всегда нужно помнить об этом – является реальной ценой, уплаченной за все предметы. Не на золото или серебро, а только на труд первоначально были приобретены все богатства мира».
Но главное – через всю книгу, написанную на старомодном языке XVIII века (его приятная тяжеловатость уцелела в переводе), невидимой нитью шла мысль, что свобода владения продуктом своего труда и свобода торговли, не стесняемая ненужными ограничениями со стороны государства, ведет к свободе мышления! И вообще налаживает как бы сама по себе разумную, для всех удобную жизнь.
Там не было этих торжественных и мрачных прогнозов «Капитала» о неизбежности революции – как единственного средства спасения человека от нищеты и нещадной эксплуатации.
В мире Маркса человек человеку был классовый враг. Принадлежность к определенному классу оценивалась многократно выше свободной воли человека, его свободного выбора между добром и злом. А у Адама Смита получалось, что при условии рыночной экономики и частной собственности (у Маркса – исторически обреченной) все могут вполне пристойно сосуществовать, не причиняя друг другу смертельных обид…
В общем – как в «Маугли».
Впоследствии взрослый Гайдар вспомнит об Адаме Смите – любимой книжке своего отрочества – так: «Здесь другая – либеральная и тоже целостная картина мира».